И всякий раз, когда я это слышу, мне вспоминается эпизод из Марка Твена, где янки из Коннектикута объяснял дремучим английским пейзанам принципы того, что сейчас принято называть «паритетом покупательной способности».
Они хвастались своими высокими доходами, вдвое выше, чем в соседнем графстве, а он им втолковывал: «Да, ты получаешь десять пенсов в день, а в соседнем графстве за ту же работу получают пять, но там можно купить на эту сумму вдвое больше товаров. Поэтому фактически – ты получаешь вдвое меньше».
А пейзане, естественно, не врубались. Возмущались со всем своим британским упрямством: «Да ты что городишь? И ребёнок знает, что десять – больше пяти. А ты говоришь: меньше! Ври да не завирайся!»
Ну и вот когда я слушаю этих экономистов, у меня возникает чувство, что в их представлении мир по-прежнему населяют дремучие раннесредневековые пейзане. Особенно – в деловых кругах все такие, незамутнённые.
Возможно, таким представлением о мире и об умственных способностях участников коммерческих процессов – объясняется тот факт, что эти гуру от экономики умеют вычерчивать очень увлекательные теоретические схемы, но вот как-то ни один из них не заработал на бизнесе ни единого ляма долларов. А если заработали – то не на бизнесе, а на лекциях для доверчивого юношества о том, как устроен бизнес с точки зрения экономических гуру, никогда им не занимавшихся.
И понятно, что «ослабление валюты стимулирует экспорт и вообще рост производства» - их любимая песня, но немножко непонятно, почему при таком раскладе Зимбабве ещё не заделалось производственным и финансовым центром планеты. Ведь там национальная валюта такая слабая, что её, считай, и вовсе нету (а сейчас, кажется, её и отменили, потому что, видать, бумага кончилась).
В реальности, некоторое ослабление валюты действительно может чуть-чуть увеличить прибыль экспортёров. На какое-то время, очень непродолжительное. Но говорить, что слабая валюта серьёзно стимулирует экономический рост – это бред.
Потому что деловой мир не состоит из марктвеновских крестьян, «идиотов от экономики». И люди прекрасно понимают, что чего стоит на самом деле, включая деньги. Опустить свою валюту, чтобы улучшить внешнеторговый баланс – это, конечно, очень умный трюк, да только он слишком на виду, чтобы пользоваться им сколько-нибудь эффективно. Потому что любой рост дохода в одном месте тут же (или с очень коротким лагом) потащит изменения по цепочке.
Вот, скажем, ты экспортёр-производитель, который покупал сырьё по десять родных тугриков, а продавал продукт за границу по десять забугорных мугриков. Был курс тугрика к мугрику сто к ста, а стало – полтораста к ста. И ты серьёзно считаешь, что твой поставщик на внутреннем рынке, прекрасно зная, как изменился твой торговый баланс, будет продолжать тебе поставлять сырьё по прежней цене? Он альтруист, что ли? Или дебил? Естественно, он будет стремиться к тому, чтобы ты поделился с ним своей прибылью от экспорта. А не согласишься ты – он уйдёт к другому экспортёру, менее жадному (при условии, конечно, что там нет монополии, принудительно поддерживаемой государством).
Более того, не только бизнесмены, но и наёмные работники – тоже не дебилы (не все, во всяком случае). И когда их валюта падает против иностранной – они прекрасно понимают, что при номинальном сохранении прежней зарплаты в национальной валюте фактически они начинают получать меньше. А значит, если они не крепостные и не рабы, будут или требовать повышения зарплаты, или уйдут к другому работодателю, который позволит им сохранить прежний уровень фактического дохода и потребления.
Ну и при отсутствии принуждения и прозрачности курсов и цен – всё довольно быстро выравнивается. Кто по-настоящему выигрывает от ослабления валюты – так это её эмитент. Государство. И то – его выигрыш не столь уж велик и отнюдь не долговечен. Да, поспособствовав ослаблению курса, он получает возможность немножко сэкономить на выполнении собственных обязательств. Больше всего от этого страдают, конечно, те, кто наиболее плотно связан с государством. Бюджетники. За счёт снижения их реальных доходов (хотя номинально всё остаётся, как было обещано) – государство получает возможность заткнуть какие-то дыры, вызванные расходованием тех денег, которые оно на самом деле не имело.
Для обозначения такого процесса придуманы научные слова, вроде «инфляция», «девальвация», но на мой взгляд здесь уместнее слово «мошенничество». Однако же, когда его совершает государство – мошенничество не считается таковым, поскольку и расследованием мошенничеств тоже занимается государство.
Тем не менее, хотя министры финансов не садятся в тюрьму за такой трюк, но рынок, естественно, реагирует на подобную политику. И если государство слишком часто или слишком интенсивно начинает пользоваться таким методом «санации» бюджета, как ослабление курса – оно попросту утрачивает доверие, приобретает репутацию мошенника, а его валютой вовсе перестают пользоваться во взаимных расчётах. Переходят на какую-то другую, вызывающую больше доверия.
Помните, как ещё пятнадцать лет назад в России, тогда ещё не ставшей «энергетической сверхдержавой, перманентно встающей с колен», чуть ли не во всех частных конторах бытовала контрактная формулировка: «столько-то долларов США в рублях РФ по курсу ЦБ на день выплаты»?
Да, платилось в рублях, но сумма номинировалась всё-таки в долларах (реже – дойчмарках). А более серьёзные люди – разумеется, чисто иностранной валютой друг с другом рассчитывались. Потому что стабильность курса рубля – не внушала никакой уверенности после гиперинфляции начала девяностых. И правительству пришлось приложить очень много усилий, чтобы доказать: рубль – это не разрисованная резаная бумага. Что его в принципе можно воспринимать как валюту, как более-менее надёжный и предсказуемый финансовый инструмент. И на это ушли годы.
Ну и вот после всех этих стараний по укреплению рубля – объявляются умные дядечки, которые начинают втирать: «А на самом деле слабая валюта – это очень хорошо. Это стимулирует производство, особенно экспортно ориентированное».
Понятное дело, когда кто-то из этих дядечек оказывается близко к правительству и Центробанку, то есть, к тем структурам, которые реально влияют на денежную эмиссию – бизнес реагирует на это не бурным развитием производства, а переходом в другую валюту. Потому что очень существенно возрастает угроза, что сейчас эти пидарасы снова разгонят станок, навыдают ничем не обеспеченных гарантий и кредитов, и рубль обратно шмякнется туда, где был в девяностые.
И странное дело. Сейчас наши великие экономические эксперты, в том числе, депутаты Госдумы, в открытую говорят о пользе ослабления национальной валюты, о запрете свободного обмена иностранных валют, о переводе внешнеторговых расчётов в рубли – а мои знакомые менты все как один отказываются принимать взятки в рублях. Просят в баксах. Казалось бы: никакие не экономисты, простые бюджетники – а соображают, чем такие разговоры кончаются.
А уж бизнес, мало-мальски вменяемый, ещё с прошлой зимы стал переводить расчёты или в валюту, или по крайней мере номинировать их в валюте при оплате рублями по курсу. И первым-то серьёзным звоночком была отставка Кудрина, который сообщил, что расходная часть долгосрочной бюджетной программы (на социалку, на армию) – нереалистична. Слишком раздута. И вот поскольку Кудрина ушли, а программу не сократили – стало ясно как божий день, что правительство утратило ту адекватность, какая у него ещё была, и в очередной раз угробит экономику и национальную валюту во имя каких-то бессмысленных авантюр. Когда именно – вопрос времени, но недолгого. Поэтому всерьёз нельзя связываться с рублём, да и с российской экономикой следует связываться очень осторожно, осознавая степень риска. Такой был получен сигнал, и хоть ты с головы до ног закутайся в законы, запрещающие экономике жить по своим правилам – она чихать на это хотела.
Вообще же говоря, если здраво и непредвзято рассуждать о влиянии государства на экономический рост, то курс национальной валюты как таковой – это очень незначительный фактор. Просто, если государство злоупотребляет играми с инфляцией-девальвацией, бизнес начинает игнорировать его валюту, использует другие.
Гораздо важнее – оценка общей «вменяемости» правительства и социально-политической ситуации в целом. Если в двух словах, бизнес, инвестируясь в какую-то юрисдикцию, прежде всего оценивает, насколько там велика угроза «отобрать и поделить» (или просто «отобрать»).
Слабость и недееспособность государства, коррумпированность полицейского аппарата и судов – это ещё не такое страшное препятствие на пути инвестиций. Бизнес находит решения таких проблем, а иногда это даже на руку, что государство не имеет возможности эффективно влезать в частные дела. Но вот если существует вероятность прихода к власти каких-то сил, которые либо вовсе отберут у тебя твоё добро, либо обложат высоким налогом и будут иметь возможность его взыскивать – от таких юрисдикций, конечно, люди в здравом уме держатся подальше (или работают с ними лишь по криминальным, теневым схемам, но это увеличивает риски и, соответственно, затраты).
Но и существование какого-то жёсткого, даже тиранического режима – в общем и целом тоже не является препятствием для инвестиций. Если он расправляется со своими политическими противниками не вполне цивилизованными методами – это заставляет порой поморщиться, но не отпугивает. А уж если он целенаправленно гасит коммунистов и вообще левых, вышибая у них возможность прийти к власти – это вообще только приветствуется. Потому что они первые объявили войну Цивилизации, они открыто заявляют о своём намерении вершить грабёж силовыми средствами, а потому их «заземление», даже внесудебное, можно считать «необходимой обороной».
Правда, с диктаторами всегда есть та опасность, что они чрезмерно много возомнят о своём величии и у них слетит башня. После чего они начнут творить уже полный беспредел и захватывать чужое (как чужие страны, так и чужую собственность в своей стране).
С другой стороны, когда диктатор – это не единоличный потенциальный психопат, а некий коллективный орган, к тому же гарантирующий «ротацию кадров» и уважение прав собственности – с такими режимами бизнес работает охотно. Например, с Китаем. Который нельзя назвать «демократической» страной, но он сумел дать понять, что никакого возрождения «маоизма» не допустит. Да, формально его правящая элита по-прежнему называется «коммунистической партией», но с Дэн Сяопина она проводила последовательно либеральные экономические реформы и сумела внушить убеждённость, что это не советский аналог НЭПа, когда потом может прийти усатый дядя и сказать: «Поиграли и будет», а более капитальный политический курс.
Поворотным у них, пожалуй, моментом был Тяньаньмэнь. Когда эти протестующие студенты требовали вовсе не демократических прав и свобод (как уверяют прекраснодушные западные поклонники всех и всяких народных протестов), а возвращения к истинному коммунизму в духе товарища Мао, к социальной справедливости, чтоб, понимаешь, не могла жировать всякая буржуйская плесень, обогащаясь сверх «положенного».
С ними пытались договориться по-хорошему, они полезли в драку – и их раскатали танками во вполне азиатском стиле. Но – по делу, в общем-то.
Конечно, все охали-ахали, ужасно-ужасно, пять тысяч жертв, но в глубине души поняли сигнал: ради ценностей «буржуинства», ради защиты свободного предпринимательства и рынка, этот новый «коммунистический» Китай реально размажет по асфальту столько своих любителей «социальной справедливости», сколько будет надо. И глазом не моргнёт. А это – очень годная инвестиционная площадка. С такими – можно иметь дело.
И вовсе не слабость(???) юаня, как уверяют некоторые, обусловила экономический взлёт Китая. И не специфическая какая-то неприхотливость китайского населения, которое чуть ли не генетически будто бы готово с радостью вкалывать за миску риса и никаких других потребностей не имеет. А такой режим, который ясно дал понять: если кто-то попробует требовать себе незаслуженную миску риса, которую сам не заработал по добровольному соглашению с нанимателем, если пойдёт беспределить и «раскулачивать» - его раскатают танками и фамилии не спросят.
Что до наших дел, то главной задачей России (да и всего пост-Союза) после падения Советской Власти – было убедить инвесторов (и заграничных, и отечественных), что сей последней не будет никогда впредь на этой земле. То есть, задача – похожая на ту, которая стояла перед китайцами. Убедить в невозможности красного реванша в сколько-нибудь серьёзном виде. Ибо только при этом условии человек в здравом уме будет вкладываться в промышленные активы и развивать производство на данной территории. А не сдавать станки на металлолом и мотать за бугор с пусть мизерной, но всё-таки мгновенной прибылью.
Эта угроза «красного реванша» казалась настолько высокой, что инвестиции в реальный сектор российской экономики могли оправдываться только очень высокой нормой прибыли, возможной лишь при очень дешёвой рабочей силе.
И на первый взгляд с этим в России проблем не было. Люди, привыкшие пахать за двести долларов в месяц по официальному советскому курсу (или за двадцать по реальному) – это, вроде бы, дешёвая рабочая сила.
Но – только на первый взгляд. Если же вглядеться более пристально, то в России тогда было две силы: одна дешёвая, а другая рабочая. Большая же часть населения была до крайности развращена сначала мифом о коммунистическом грядущем изобилии, а потом – о не меньшем изобилии и счастье, если строительство коммунизма отменить и «сделать всё, как у буржуев». Предприятия акционировать, акции раздать рабочим, чтоб по справедливости, и будут они, значит, рантье.
Ну, на практике это, конечно, приводило к тому, что «собрание акционеров» избирало себе директором того проходимца, у которого лучше подвешен язык и который мог им больше наобещать, потом он спускал прибыль налево, прогоняя через свои «мартышки», рабочим рассказывал, что всё пропало, кругом разруха, а они сосали лапу. И вынуждены были продать свои акции тому же проходимцу, или какому-то другому, который, лишь обретя контроль над объектом, оказывался заинтересован в том, чтобы развивать его работу, а не распродать имущество и сквозануть за бугор.
Таким образом происходил естественный отбор мало-мальски эффективного менеджмента. Причём, под эффективностью понималась на первых порах не столько даже экономическая одарённость, сколько – наличие мозгов и яиц, достаточных для того, чтобы удержать захапанный кусок, не слить его прочим желающим поживиться, объявившимся во множестве.
Ей-богу, мне смешно слышать, когда говорят про российских и вообще постсоветских олигархов, что они банальные воры, которым просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте и захапать какой-то лакомый кусок.
Да пусть и воры. Но – в этой стране все, в общем-то, были ворами. Тяжкое наследие социализма. «Тащи с работы каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость». Однако же вопрос к критикам олигархов, называющим их бездарностями: а чего ж ты-то, родное сердце, не оказался на их месте? Честность не позволяла? А крылышки не режутся? Или просто стрёмно было лезть туда, где башку оторвать могут на раз? Или просто понимал ты прекрасно, что если б тебе вдруг свалился с неба какой-то ценный актив – ты бы и до полудня его не удержал в тех условиях. К тебе уже в восемь утра заявились бы хмурые ребятишки, чтобы объяснить, чьи в лесу шишки. А успей ты нанять в семь службу безопасности – то, значит, в семь тридцать ты бы всё отписал её начальнику.
Ну а вот им, будущим олигархам, – не стрёмно было. Они зубами цеплялись в доставшуюся им собственность (как угодно доставшуюся) и удержали её, и преумножили. Проявив множество талантов самого разного рода, но прежде всего – личную смелость и способность договариваться с людьми. Способность внушить, что их не надо кидать, не надо на них наезжать, а лучше дружить.
Естественно, эта селекция управленческих кадров и установление между ними каких-то конструктивных отношений – требовала времени. Несколько лет, как минимум.
С другой же стороны, одновременно происходила некоторая «дрессировка» пролетариата, вышибание из башки дурных фантазий о жизни «рантье» и придурошного этого «классового сознания». Потребовались, опять же, годы, чтобы из их лексикона исчезли слова «забастовка», «профсоюзы» - и прочая чушь. Потребовалось некоторое лечебное голодание (сильно преувеличенное, впрочем, левыми пропагандистами), чтобы пришло понимание: нельзя использовать террористические методы в борьбе за своё благосостояние, нельзя шантажировать контрагента срывом своих обязательств, обзывая это словом «забастовка», а надо договариваться, и если взял на себя какие-то обязательства – выполнять их добросовестно. Не кидать, не воровать. Иначе – в лучшем случае вышвырнут и сдохнешь под забором (а в худшем – битой черепушку размозжат).
Те люди в России, кто и так это понимал – устроились более-менее нормально уже с начала девяностых. В тех сферах, которые были наиболее недоразвиты при Совке – торговля, банковская деятельность, фондовый рынок – и которые поэтому развивались наиболее динамично. Привлекая и лучший человеческий капитал, и финансовые потоки.
Довольно парадоксально, но даже самые трудные девяностые годы – в действительности не были экономическим кризисом. Не во всех секторах. Только в производстве – отмечался некоторый просад (процентов двадцать, впрочем, не больше, да и то преимущественно – за счёт сокращения оборонки).
Но вот в торговле, в банковской деятельности, в сфере услуг – отмечался бум. И вопреки сказочкам про «бегство капиталов» из страны – на самом деле шла очень мощная накачка российской экономики валютой. Это легко можно отследить, полистав номера газеты «Из рук в руки», рубрику «вакансии». Если в девяносто первом зарплата в сто баксов считалась офигенно привлекательной для московского офисного клерка или секретарши («Вау! Это ж три месяца – и японский телевизор купить можно!»), то в девяносто шестом – уже и триста баков рассматривалось вчерашними школьницами как «ну, разве лишь на время перекантоваться».
То же самое показывал и такой очень важный параметр, как расценки на услуги проституток (я сам вообще никогда не пользовался, «гусары денег не берут», но хорошо в теме был начиная с середины восьмидесятых, поскольку тёрся с фарцовщиками, валютчиками, а потом, в девяностые, занимался оперативной работой).
И вот если году в девяностом студентки весьма даже престижных вузов довольствовались двадцаткой зелени за ночь, то в девяносто пятом не лучшего качества провинциалки хотели уже не меньше сотки (и получали, что характерно). Хотя, вроде бы, «падение нравов» (и рост престижа профессии), и «всеобщее обнищание». На самом деле – огромный приток баксов в страну.
Но, понятно, что баксы эти вливались прежде всего в наиболее бурно развивающиеся сектора, где сконцентрировались вменяемые люди, ориентированные на добровольное и добросовестное партнёрство, а не на шантаж контрагента «пролетарским гневом». И это сектора, на самом деле, системообразующие для экономики. Уже помянутые торговля, банковская деятельность, фондовый рынок. Ибо производство-то наладить любой дурак и где угодно может, а вот денежные потоки обустроить, чтобы это производство обслуживали – тут мозги нужны. И нервы, и яйца.
И в производство серьёзные люди – да, не спешили вкладываться. Пока сохранялась «революционная ситуация», пока теплилась ещё эта пролетарская борзость.
При этом, как бывает со всяким быстро растущим рынком – российский оказался перегрет ажиотажем. Это неизбежность. Когда какие-то бумаги начинают расти в цене – они обречены расти гораздо выше своей реальной стоимости. Хотя все прекрасно понимают, то строят пирамиду, которая рано или поздно рухнет. Просто – надеются соскочить раньше, чем это произойдёт.
Понимали это и про ГКО (государственные краткосрочные облигации), и про другие российские инструменты. Но пока они росли – люди играли на повышение. А потом, закономерно, грянул бэмс под названием «дефолт-98».
Но он прошёл довольно безболезненно. Да, конечно, многие что-то потеряли – но никаких серьёзных социальных протестов, никаких погромов-революциев.
И это был сигнал для инвесторов, что ситуация в России действительно довольно стабильная, что не будет прихода к власти левых, не будет никаких массовых выступлений разгневанного пролетариата с целью «отобрать и поделить», а потому – теперь уже можно развивать и реальное производство. Благо, рабочая сила – достаточно выдрессирована, теперь она действительно рабочая и достаточно дешёвая. Готова к конструктивному диалогу.
И пошёл подъём промышленности. Он начался раньше прихода к власти господина Путина, и, скажем так, до определённого времени его чекистские замашки не сумели слишком сильно повредить этому подъёму. Путин (и компания) казались достаточно вменяемыми людьми, чтобы не угробить экономику своим популизмом. Но, всё же, совковое «государственное мышление» взяло верх над разумом – и процесс угробления экономики был запущен.
Этот подъём промышленности после Дефолта – часто объясняют тем, что рубль обвалился в три раза и таким образом российская продукция стала более конкурентоспособной.
Это – чушь. До того, в начале девяностых, рубль обваливался в иной день и гораздо существенней (все эти чёрные вторники, чёрные пятницы). Но это не запускало инвестиции в промышленность и её развитие. Поскольку всё равно вложения в промышленность, с тамошним туговатым и всё ещё гонорливым пролетариатом, казались стрёмными.
Да и потом, такое предположение (удешевление рубля поощрило промышленность) было бы правдой, если б раньше рабочим на заводах платили, скажем, тысячу баксов, и экспорт оказывался нерентабельным, а теперь им стали платить триста, и экспорт стал рентабельным.
Но им и близко не платили таких денег. По официальной статистике они вообще святым духом питались, в реале – кое-как перебивались на выплаты вчёрную, но они были гораздо меньше того, что получал московский клерк или европейский коллега-рабочий.
Но что изменилось в девяносто восьмом: система доказала свою стабильность. Доказала, что сохраняет устойчивость, даже несмотря на биржевой кризис. И никаких тебе, понимаешь, маршей безработных на Дирборн, которые приходилось бы расстреливать. А значит – уже и российский пролетарий созрел для того, чтобы иметь с ним дело. Рога обломал, понты поунял.
Именно тогда в Корпорации, к которой я имею честь принадлежать, принято было стратегическое решение, что теперь мы будем выкупать и промышленные активы и развивать их. Теперь – имело смысл (благо, перегретый непроизводственный сектор ухнул в Дефолт).
И тогда меня отрядили в директора металлообрабатывающего комбината на Урале. Филолога по образованию, 22 лет от роду, который вообще нихера не понимал в производственных процессах. Но – я умел разговаривать с людьми, а главное, дать понять, что давить на меня и пытаться прогнуть или кинуть – лучше купи себе машину времени и маме своей аборт сделай.
К слову, что было тоже немаловажным фактором, необходимым для экономического роста, к тому времени в России уже сформировалась ответственная и вменяемая оргпреступность. Которая не разбоем жила, а сознательным крышеванием, исполненным заботой о преуспевании подкрышных (в этом отношении мы превосходим и государство, и другие ОПГ, поэтому к нам, собственно, всегда очередь стояла, а мы всегда бывали очень разборчивы в том, кого брать под своё крыло, а кого не брать).
Но и формирование такой оргпреступности – тоже требовало времени. А то ведь в начале девяностых выползли то отморозки конченные, то парашники синюшные, которые мнили себя хозяевами жизни только потому, что на турме сидеть умеют. Требовалось, опять же, время, чтобы объяснить и обосновать, кто есть кто в этом мире. Ну а надо ли объяснять, что без существования разумной, ответственной и эффективной крышевой оргпреступности – невозможны ни финансовая дисциплина в бизнесе, ни, как следствие, экономическое развитие вообще?
В общем, всё всегда упирается в наличие людей с определёнными качествами. Люди – это главное в экономике. В конце концов, экономика – это и есть система взаимоотношений людей. А деньги – они не то чтобы «мусор», но это всего лишь символическое обозначение ценности тех услуг, которые люди оказывают друг другу, ради общей и частной выгоды. И весь вопрос всегда в том, есть ли нормальные цивилизованные люди, готовые сотрудничать добросовестно и выполнять обязательства, понимая, что это выгодно для всех, – или их нет. Или есть одни только «кроманьонцы», умеющие лишь грызться друг с другом за тот или иной кусок ресурсов, не понимающие, что такое конструктивное сотрудничество.
Когда так – абсолютно пофиг, чего стоит валюта государства. Она ничего и не стоит – но это никак не способствует развитию производства.
И пофиг, что население в нищете. Теоретически, это могло бы давать дешёвую рабочую силу и привлекать инвестиции, но лишь теоретически, когда это население – одержимое трайбалистскими комплексами сборище дикарей, которые поменяют последнюю набедренную повязку на калаш, чтобы пойти воевать с другим племенем за какую-то свою правду. То есть, это нифига не рабочая сила, хотя и дешёвая.
На фоне качества населения, его принципиальной договороспособности «работопригодности» - это всё ничтожный фактор, сравнительная стоимость тех или иных бумажек.
Ну и вот на что я по-настоящему зол на Путина (при всей симпатии к некоторым его чертам) – мы за эти годы потратили чёртову уйму сил, чтобы сделать из России развивающееся экономически общество, чтобы здесь чтилось пусть не «право» (в занудном юридическом понимании), но общее понимание, что нельзя наезжать на людей по беспределу. Мы калёным железом выжигали гопню на всех уровнях, начиная от подворотен в тех городах, где создавались какие-то перспективные бизнес-проекты, и кончая топовыми беспредельщиками, заказывавшими похищения родни конкурентов, сидя в Гондурасе – мы и там их доставали.
Всё – чтобы доказать: в России можно вести бизнес, это цивилизованная страна, здесь достаточно стабильная и вменяемая система, с которой можно договариваться на разумных, взаимовыгодных началах.
А теперь – всё это пущено попизди. Ради заискивания столь малодушного политического руководства перед стадом восторженной безмозглой гопни. Когда Россия снова сумеет заработать имидж цивилизованной страны, с которой можно иметь дело, – теперь трудно сказать.
И на этом фоне, конечно, уже никакого значения не имеют биржевые индексы и курсы валют. Да к нулю они, естественно, стремиться будут. Когда такая дрянь оказались людишки, что во власти, что в народе.
«А вот у нас оченна слабая валюта, налетай-подешевело, было рубль, стало два… за цент!»
Ага, да конечно! Резонный ответ: «Нахер вообще с вашей валютой и вашей экономикой вязаться, когда вы там все отморозки упоротые? Кинули хохлов – кинете кого угодно, значит».
И мне, честно, очень обидно, что мы приложили столько сил, чтобы избавить Россию от её столь паршивой кармы, от этого советского проклятья, показать, что с нею можно иметь дело – и всё это в одночасье оказалось перечёркнуто одним маленьким хуйлом (при всём уважении к отдельным чертам личности), которое просто не поняло, кажется, что сотворило своей крымской авантюрой. Ну или - такая вот вычурная форма суицида, с таким вот пышным надгробием в виде руин России.