Решил, для контрастного душа, перепрыгнуть от стилистического извращенца Фолкнера — к прямодушному и простому, надёжному Джеку Лондону.
Я его читал в детстве. «Белый клык», «Телефонный звонок из глуши», кое-какие рассказики. И он мне нравился. Именно что — своей прямотой, мужественностью, непретенциозностью.
Пусть не Хэмингуэй, где эти качества до абсолюта доведены — но тоже автор, приятный тем, что не ходит вокруг да около, не шелестит многозначительно-томным муслинами, не давит на уши прохладно-невнятными маслинами (я пытался изобразить ровно ту скверную манеру вымучивать красивости, какой Джек Лондон совершенно чужд).
И вот, значит, решил почитать рассказики, которые ещё не читал.
Да, позволю себе дать совет, если кому нужно. Когда автор достаточно сознательный, чтобы преставиться более чем 70 лет назад, когда его копирайт наконец перестаёт быть эксклюзивным достоянием той вампирской родни, что сжила его со свету, - можно его пробивать сразу по Гутенбергу А то просто прогугливать — много нерелевантного мусора может высыпаться. А у Гутенберга — тексты солидно подготовлены, там очень маловероятны ошибка сканирования.
Ну и, значит, читаю, намереваясь насладиться простой и крепкой мужской прозой, как Джекки умеет.
И начало — многообещающее: два мужика, запертые в бунгало в метель с винчиком. Почти что - «Морской волк» (да, его я тоже читал).
Но вот начинается монолог некоего Каркинеса, некоего приятеля хозяина дома, монолог про любовь их общих приятелей — это, блин, какой-то... позор! Стыдобища!
«And no beleaguered city ever flew that flag in such bitterness and tears» (это издёвка там).
Ну хорошо, я вспомню из закромов слово beleaguered, помимо besieged. “И никакой град осаждённый не выбрасывал тот флаг (белый) с такою горесть и со слезами» (это издёвка там была).
«Often did they discuss it, with all Love's sweet ardours brimming in their eyes; his ruddy blood spraying their cheeks; his voice playing in and out with their voices, now hiding as a tremolo in their throats, and again shading a tone with that ineffable tenderness which he alone can utter».
«Нередко же они об том рядили, и сладкие Любви* утехи пламенели в их очах, и кровь Любви пунцом их наливала щёки, и голос тот — он наполнял их голоса, скрываясь тремоло в их гортанях, и словно оттеняя тон той нежностью невыразимой, что он лишь мог вдохнуть».
Бля!
Вот я сейчас перевёл — но почувствовал себя на втором курсе Универа. Когда где-то рядом вот так и шастали такие красивые словеса (хоть бы и в модных журналах), и я был готов ко всему.
Но сейчас — я взял Джека Лондона, чтобы почитать крепкую пацанскую прозу про суровое Заполярье!
А что я читаю?
*Да, Love, как и Death – в английском обычно ассоциируется с мужским родом, если доходит до этого.
Ну и речь этого прохвоста, Каркинеса — она вся такая.
Но и автор — не отстаёт. Вот даже описывая своего этого дружка — он говорит: And his Dantesque face.
Впрочем, можете взять на заметку. Если хочется выебнуться в английском — можно говорить не something-like, а something-esque.
Это вот как по-русски сказать не «блин», а «шьит».
Русский — обезьянит английскому, а английский — французскому, как ни крути.
Но если по-русски говорить «мерд», когда что-то у тебя из рук валится — не поймут.
Вообще же, этот рассказик Лондона весьма понравился, там хороший смысл, но всё же возникала мысль: «Джеки, а ты точно не обложился словарями и справочниками по стилистике, когда писал?»
Ну потому что обычно — у него гораздо более удобоваримая проза, а здесь — нарочито пафосная.
И ощущение было примерно такое же, как в том рассказике Довлатова, когда он привёл своего друга Буша устраиваться в котельную, чтобы откосить от статьи за тунеядство — а там все такие же.
«Олежка у нас джен-буддист, кочегар художник, экспериментирует со светотенями, а я человек простой, только что музыкой интересуюсь — и что вы думаете о политональных наложениях у Бриттена?»
И вот этот Буш выскочил с возгласом «Это какая-то Сорбонна, бля!»
Именно такое впечатление производит данный первый в серии рассказик Джека Лондона.
Но дальше — гораздо всё проще и человечней.
Про унылую судьбу бедного мальчика на фабрике. «Колесо чугунное вертится» - и всё такое.