Некоему блогеру, призывавшему на своей страничке убивать детей ментов, разгонявших митинги, впаяли пять лет.
Что определённо «позитивно» - дело обошлось без волокиты, приговор постановлен в наикратчайшие сроки. А то порой, наблюдая эту российскую судебную систему, недоумеваешь не столько от её сервильности или тупости, сколько — от нерасторопности. Когда вроде бы и все мыслимые факты сразу налицо, даже не придумаешь, что бы там собирать было нужно дополнительно, а следствие всё продлевается, а потом суды откладываются, и люди парятся в СИЗО месяцами, годами.
А тут — практически мгновенно сработали. Чик — и уже на общаке. Ну и это лучше, чем в СИЗО. Чисто по уровню комфорта. «Работаешь на воздухе, работаешь с людьми», что называется. А СИЗО — это в лучшем случае гиподинамия.
Как относиться к самому делу по существу и к суровости приговора?
Что ж, с одной стороны, я против криминализации «мыслепреступлений» как таковой. Свобода слова должна быть абсолютной — иначе она очень быстро становится никакой, если допускать хоть какие-то изъятья из неё.
Но это, понятное дело, не про Россию, где и 282 изначально в УК-96 присутствовала, потом весь букет за словесную поддержку «экстремизмуса-терроризмуса» напихали, и сейчас — можно посадить кого угодно за что угодно. За репост видосика с игривым котиком, оскорбляющим чувства социальной группы «мышелюбы».
Тут, правда, не котики. Призывы убивать ментовских детей — это действительно некрасиво.
Но можно ли считать подстрекательством как видом соучастия в убийстве (покушении на убийство)?
Тонкий момент. Подстрекательство — подразумевает осознание высокой вероятности того, что кто-то поведётся, спровоцируется и исполнит — и стремление к тому.
То есть, вот Яго — то был классический подстрекатель. Он знал, что Отелло ревнив и вспыльчив, что у него планка падает запросто, что его немножко подтолкнуть — пойдёт и задушит свою Дездемону. На то и расчёт, совершенно осознанный. А до того — тоже совершенно осознанно пытался натравить на Отелло сенатора Брабанцио («Ваша дочурка с мавром играют в зверушку о двух спинках»).
Ну и когда, скажем, некий духовный лидер, имеющий высокий авторитет среди своей паствы, говорит: «Идите и убивайте тех-то и тех-то» - можно считать подстрекательством, поскольку он имеет основания думать, что к его словам прислушаются, он на это и надеется. Это осознанный и желанный для него результат, что упоротые фанатики возьмут его слова себе в уши и пойдут устраивать мочилово.
В общем, вся грань между подстрекательством и пиздобольством - в том, насколько, в здравом уме, можно считать призывы действенными.
В данном случае, полагаю, мало оснований допускать, что кто-то пойдёт убивать ментовских детей только потому, что так указал некий блогер, чьё имя стало известно, преимущественно, из этого уголовного дела.
Вернее, если кто-то из отчаявшихся оппов и пойдёт творить дела столь мрачные — то вовсе не потому, что так сказал какой-то блогер, а потому, что сам созрел.
А блогер, вероятно, сам понимает, что никто не поведётся на его призывы как таковые, ибо вряд ли он считает себя чем-то вроде аятоллы, раздающим фетвы против ментов неверных.
Но в этом случае — зачем вообще тогда нужен этот кровожадный пиздёж, про расправы над ментовскими семьями?
Возможно, я немножко старомоден, но, при всей широте моих воззрений на свободу высказываний, в моей этике есть некоторые вещи, которые табуированы довольно строго.
Одна из них — недопустимость угроз непричастным людям, включая родных и близких, которые сами не являются участниками «игры». То есть, нельзя трогать семьи, нельзя брать заложников, как бы это ни казалось «целесообразно».
Конечно, искушение надавить через родню может быть велико — но мы считаем, что это «последний шаг на тёмную сторону».
То есть, мы не ангелы, не альтруисты, вполне себе на уме ребята, можем и весьма жёстко действовать — но по некоторым правилам. Одно из которых — стараться по возможности избегать жертв среди непричастных, а уж тем более — ни в коем случае не создавать для них угрозу намеренно.
Ибо иначе, если следовать чисто «целесообразности» - ну, можно сразу Аушвиц построить для тех, кто нам не нравится, кто мешает жить сейчас или может помешать потом, и это будет весьма эффективно — но противно. А зачем нужна власть, если приходится делать то, что противно?
Ну и не только для нас, для многих серьёзных людей, которые тоже «не ангелы», угроза семье, особенно детям — это беспредел. Те, кто такое творит — конченые. Это, можно считать, общее место.
И я вот прикидываю, как бы повёл себя (возьмём в условном наклонении), если б кто-то стал угрожать моей семье.
Ну вот встречаемся мы на балу у губернатора с каким-то локальным крутым помещиком, типа, Троекуров местный, и он предлагает некую сделку, которая мне неинтересна. А он настаивает, и заявляет между прочим, что вот, мол, у тебя сынишка по лесу гуляет много — как бы беды не вышло. Места-то ведь дикие, опасные. А вы нездешние, не ваше здесь всё.
Что же? Я улыбнусь. Скажу: «Спасибо, что предупредил, Кирила Петрович. А то ж ведь и верно — не здешние мы. Но я услышал тебя».
О чём я буду думать после этого? Только об одном. То ли Кирила Петрович выйдет из дому и не вернётся, заблудившись в означенных им диких лесах, то ли — это будет демонстративная, назидательная акция. Рожок калаша в тушку — в его же спальне, чтоб все стены в кровавых ошмётках, чтоб даже самым тупым на уезде всё стало ясно.
Но я бы не очень долго раздумывал. Так или иначе, пара-тройка дней — и Кирила Петрович перестанет быть. Ибо — я вовсе не намерен испытывать судьбу и выяснять, всерьёз это он брякнул, или так, по пьяни занесло.
Про него слава ходит, что он серьёзный мужчина. Что у него и люди есть, и средства, и морально-волевая готовность применять жёсткие методы. Он — довольно опасен. В том смысле, что я не могу к своему сыну приставить роту охраны, которая будет его повсюду сопровождать, а потому даже местечковый охуевший бугорок — запросто устроит киднеппинг. Возможность такая — у него есть.
И я не буду проверять, пошутил он или нет. Если шутит такими вещами — ну, значит, из ума выжил. И уже поэтому опасен, с его ресурсами на данной местности да с больным рассудком.
Точно так же, как если из лесу выскочит волк, всклокоченный и слюнявый, да помчит к песочнице, где лепит куличики моя дочурка — я не буду проверять, то ли этот волк бешеный, то ли поиграть с ней ему приспичило вдруг, так неистово. Как говорится, вскрытие покажет.
То же — и с людьми, которые претендуют на серьёзность, но при этом почему-то симулируют бешенство.
Короче, по-любому — сам напросился, если вздумал моей семье грозить.
То есть, я не буду в суд или в полицию обращаться, мол, безобразие, мне угрожают, примите меры. Просто, если какой-то бугор вдруг имел достаточно глупости, чтобы внушить мне мысль о своей опасности для моей семьи — он пал жертвой естественного отбора, конец истории. Бугор — не должен быть таким дураком, он понятие иметь должен.
С другой стороны, если какой-нибудь шелкопёр разразится фельетоном, где предложит угнетённому трудовому народу отлавливать барчуков да выменивать у родителей на плюшки — я могу отнестись к этому с юмором.
Ну вот Свифт предлагал аристократам кушать бедняцких младенцев, поскольку их всё равно девать некуда — и понятно, что это вот такой чёрный ирландский юмор.
А тут — с другого края, значит, юмор. Ну, может, не очень удачный.
Но покуда всерьёз кто-то не стал следовать советам автора — это можно считать то ли юмором, то ли фигурой речи, то ли выпусканием пара.
Я бы не придавал этому большого значения, если это всего лишь слова, которые не имеют какого-то «приводного механизма» к реальному насилию.
Но на самом деле, при всей свободе слова — всё-таки нужно следить за базаром, немножко.
Вот когда я в своём блоге говорю о насилии, включая раздачу путёвок в страну Вечной Охоты — я могу и шутить, но в целом — я не стану так говорить о тех, кого бы в принципе мне огорчительно было бы убивать.
Уж точно — я не стану грозить ментовским (или росгвардяйским, или ещё каким) жёнам, тёщам, детям.
Да мне это неприятно даже представить, что я прихожу в дом к менту и как-то прессую его родню на том основании, что они его родня и через неё можно на него давление оказать.
С ним, с мусором с этим — у меня могут быть счёты. Мы хищники, мы играем в одну игру, мы знаем, на что идём. Но его близкие? Они-то причём здесь?
Я согласен поступиться тактической эффективностью — ради стратегической (и моральной, если угодно) чистоты.
Более того, когда нам приходится кого-то отправить в страну Вечной Охоты (ну, бывает) — мы стараемся сделать это так, чтобы как можно меньше боли и страданий причинить его родным и близким, которые не при делах. Над этим приходится голову ломать, чтобы наименее психотравмирующе это было, особенно для детей.
Ну и это я думаю о доброте, мои коллеги думают — поскольку мы не хотим ожесточаться чрезмерно, когда есть с чего.
Как говорил Анхель: «Я сделал всего 42 засечки на прикладе своего Ремингтона, а потом перестал, хотя место оставалось. Но в 16 лет я решил, что это ребячество, праздновать смерть этих солдадитос, большинство из которых я бы, скорее всего, и не стал убивать, если б был иной выбор».
Ну и даже с явными врагами, бойцами — всё-таки, с некоторого времени, начинаешь ловить кайф от того, что НЕ убил тех, кого имел полное моральное право убивать, как противника. Но вот — проявил смекалку, обошёлся меньшими жертвами в стане врага.
Это — не говоря уж о сбережении «цивилитиков» даже на «чужой» стороне.
Поэтому мне и несимпатичны призывы к чрезмерному насилию по ложному адресу. Как любая оголтелость саблезубых кроликов.
Но, конечно, я не считаю, что за такие призывы стоит давать тюремные срока. Это не подстрекательство к убийству, это просто недержание эмоций.
Сомневаюсь, что тот блогер сам бы мог не то что убить, а хотя бы выпороть ментовского ребятёнка за то, что он ментовский.
Хотя у российского правосудия в данном случае может быть то оправдание, что если б они не отправили этого блогера на зону — то его могли бы реально грохнуть какие-то особо мнительные менты, которые могут воспринять его слова всерьёз.