Сказать честно, меньше всего на свете я бы хотел заделаться очередным Президентом РФ. Я боюсь, что не смогу обеспечить такой уровень кровавых репрессий, унижений и издевательств над местным народонаселением, чтобы завоевать его любовь. Мне элементарно не хватит цинизма и садизма. Поэтому, как меня ни уламывают стать президентом — я стараюсь отвертеться.
Но я мог бы согласиться стать, скажем, директором ФСБ, министром внутренних дел, генеральным прокурором, председателем Верховного Суда. Кем-то таким. От этих фигур — не требуется общаться с широкими народными массами, плевать им в лицо, вытирать об них ноги и творить над ними всякую вивисекцию. Как они, массы, исторически любят в Московии, а я, признаться брезгую.
Однако ж, и кандидат на означенные должности — всё-таки должен обладать некой репутацией, располагать к себе общественное мнение. Это во всех странах, при всех режимах — требуется хоть в какой-то степени.
И вот мы сейчас видим, как Демократы в Штатах пытаются спасти репутацию Бретта Кавано, трамповского номинанта в Верховный Суд. Он прежде слыл сухарём и занудой, как многие юристы — так сейчас объявляются всякие тётушки, которые доказывают, что в юности он на самом деле не был пай-мальчиком, а вполне себе отжигал и шалил. Что, конечно, создаёт ему гораздо более симпатичный образ, добавляет «человечинки».
Правда, сами Демократы полагают, что в действительности «топят» Кавано своими скандальными обвинениями, но они точно так же полагали, что и Трампа «топят», раздувая скандалы вокруг его «сексистских» высказываний. Ну, это своеобразная публика, сделавшаяся жертвой собственной пропаганды. В том смысле, что на полном серьёзе поверила в её эффективность. И в этом они, к слову, очень похожи на Кремлёвских. Это вообще очень расхожая и фатальная ошибка — переоценивать возможности пропаганды.
Тем не менее, если я решусь таки стать генеральным прокурором или председателем ВС — какой-никакой пиар понадобится. Просто чтобы меня не считали «слишком правильным». Это всегда настораживает, когда кто-то выглядит «слишком правильным». Как сказано в классике: «Такие люди либо тяжело и неизлечимо больны, либо в тайне ненавидят окружающих». А уж на судейской или прокурорской должности стопроцентный праведник без греха и без упрёка — это вовсе кошмар может быть.
Что ж, вообще говоря, я никогда в жизни не делал намеренно ничего такого, что считал бы плохим и недостойным. Ибо это просто глупо, делать то, что тебе самому не нравится. Но вот спектр занятий и поступков, которые нравятся — он, конечно, индивидуальный.
И если рассматривать меня с точки зрения Уголовного Кодекса в целом — то там всё окей. Я могу сходу назвать штук двадцать статей, которые нарушал. Начиная от торговли оружием в особо крупных размерах — и вплоть до похищения прокуроров области с вывозом их за рубеж (ну, одного, во всяком случае, вытащил как-то контрабандой, на своём «гольфе», в Париж, а то он смурной какой-то был, вредничал, не хотел разваливать обвинение против нашего друга — а тут повеселел, подобрел).
Дискуссионный вопрос, можно ли назвать меня «бандитом» - ибо некоторые люди уверяют, что я на себя наговариваю, когда отзываюсь о себе так. Что ж, я не бандит в том смысле, что никогда не грабил почтовые поезда или банки, с чёрной балаклавой на фейсе — это действительно слишком глупое и контрпродуктивное ребячество по нашим представлениям. Но я состою в нелегальной до зубов вооружённой Корпорации силового профиля, специализирующейся на оказании крышевых услуг. И формально, наверное, её можно назвать «бандой», а я, как сотрудник банды, получается, «бандит». Впрочем, это вопрос терминологии и точки зрения. Реально, спорный вопрос, кто легитимнее: мы — или вот те сущности, что называют себя «государствами». И пусть мы не зарегистрированы по их законам — но их-то самих мы вообще на свет появляться не просили, просто терпим их присутствие.
Но с чем у меня действительно плохо — так это, пожалуй, с преступлениями против общественной нравственности и, особенно, с половыми посягательствами. Вот ни в пубертате, ни в ранней молодости, ни в ныне длящейся «зрелой молодости» - даже не задумывался о том, чтобы взять да изнасиловать какую-нибудь барышню. Да мне противно это представлять, что она не удовольствие получает, а мучается, боится, бьётся в истерике.
Барышни — это примерно как кошки. Когда она умиротворённая, спокойная — одно удовольствие её гладить. Ну, можно немножко подразнить, поднося и отдёргивая руку, когда она закогтить пытается. Тут — кошка немножко раздражена, но на самом деле не против поиграть, ибо иначе — просто ушла бы. Так и над девчонками бывает прикольно стебаться, когда они как бы злятся, но — не всерьёз, в действительности.
Но вот пытаться удержать реально испуганную, вырывающуюся кошку и гладить её — это какое-то извращение. То же — и трахать барышню, когда она этого не хочет. В чём тут кайф-то? Просто доказать кому-то, включая самого себя, что можешь это сделать? Технически — конечно, можешь, будучи сильнее и имея мало-мальски исправное оборудование. Но это круто? Нет, круто — это если она тебя хочет. Если ты сумел внушить ей такое желание. А насиловать — расписываться в том, что отчаялся суметь, можешь только сунуть.
Между тем, этот инцидент с Кавано показывает, что публика, по какой-то причине, всё-таки любит истории, где фигурирует пусть не изнасилование, но что-то схожее. Какая-то вот такая фривольность, которая могла шокировать особо впечатлительных барышень. Типа, там, на вечеринке, на спор по пьяни, штаны расстегнул, интим свой показал, и у одной из жертв такого визуального насилия до сих пор в глазах тот перчик стоит, тридцать с лихом лет как, ибо ничего ужаснее она в своей жизни не видела.
Потом, правда, выяснилось, что это был не Кавано, и вообще непонятно, было ли это, когда и где — но осадок остался. Что, может, и Кавано — всё-таки тоже был проказник в юности и мог поприкалываться над девицами, шокируя их какими-то непристойностями.
Задумался, что бы я(!) такого про себя мог нарыть для целей пиара при соискании должности верховного судьи?
Ну, с «шокирующим впечатлением, поломавшим всю жизнь» - тут, конечно, проблемы. Ибо в моём окружении никогда не было ёбнутых, которых можно было бы шокировать на всю жизнь самим по себе видом причиндалов противоположного пола. Да советские дети моего поколения — были вполне себе «жестоковыйные», их и видом целующихся взасос генсеков было не смутить, а только позабавить, а уж какие бывают различия между мальчиками и девочками ниже талии — в общих чертах с детского садика себе представляли.
Тем не менее, могу припомнить один эпизод, который можно было бы обыграть как «компромат, обличающий в разнузданности, а значит, в человечности».
Это было в мае 90-го. Мне было четырнадцать (почти с половиной). И это было довольно такое погожее начало мая, между первомайским загулом и девятимайским там предполагались какие-то занятия, но в действительности никому не хотелось учиться. И у педагогов «один бодун смениться новым спешит, дав школе пару дней», и школьнички — тем более не горели желанием пылиться на уроках.
Мы решили вместо этого махнуть на Ладогу. В смысле, не на речку, а на Ладожское озеро.
Да, вот когда к нам в Питер приезжали всякие родичи — они изъявляли желание скататься на море. «Ну, у вас же есть море, самое настоящее. Финский залив и всё такое».
Ага. «И всё такое». Балтика. Которая, честно сказать, больше лужа, нежели море. А уж её этот аппендикс, Финский залив — это вообще недоразумение, а не морской курорт. Мелководное недоразумение — куда сливаются сточные воды пятимиллионного индустриального города и через которое идёт огромный трафик к одному из главных советских морских портов. Ну и на что там может быть похожа вода, в том Финском заливе?
Нет, там есть, конечно, пляжи, но, честно, я не очень понимаю людей, которые там тусят.
Ибо истинное море Питера — это Ладога. Огромное озеро с глубинами под триста метров (Балтика — в среднем мельче), с реальными штормами, довольно чистой водой и множеством офигенных пляжей.
Самый «попсовый» из них, самый «общаговый» у питерцев — так называемый «Крым». Песчаная полоса на западном берегу немного севернее того места, откуда вытекает Нева, омывая берега Орехового острова с новгородской крепостью Орешек (ну или «Шлиссельбург», если кому так больше нравится).
Ну и там-то, в том «Крыму», который реально наш, а не вот этот дурацкий полуостров, которому Путин, по причине слабоумия, позволил захватить Россию, - в целом неплохо, но всё же — не самое прикольное место на Ладоге просто по причине того, что слишком дофига народу там тусует даже в «некупабельное» время. Есть получше.
И вот у нас тогда в классе был один парень, год назад пришедший, Валера, сын геолога и туриста, который чуть ли не каждую кочку в Союзе знал.
И тот Валера — предложил одно офигенное местечко на Ладоге, на южном берегу, недалеко от Шлисселя, но такое, что про него мало кто знает, и где можно с кайфом отвиснуть.
Меня, признаться, это немножко уязвляло. Что вот я, коренной питерец, не знаю такие офигенные места, а какой-то «бродяга», «голь перекатная» - знает.
Меня много что в Вальке уязвляло. Ну, скажем, что он реально мог костёр развести с одной спички в любую мокредь. Тогда как я мог лишь парировать заявлением, что «зато я знаю, как затушить любой костёр пионерским способом в любую сушь».
Мы не то, что закусывались с ним, и уж тем более — никакой этой бредятины про «альфа-лидерство в иерархии школьного класса», но оба были довольно спортивные парни, обоим палец в рот не клади, и, скажем так, пикировались всё же.
Но при этом он таки научил меня разводить костёр в любых условиях, а я — как-то помог ему наказать одного урода в его дворе и заодно показал, как за десять секунд вскрыть капот любой советской тачки, не проникая в салон. И какие забавные штуки можно делать, когда получил доступ в моторный отсек.
Я тогда вынул два высоковольтных провода из трамблёра той шохи — и подложил два картонных кругляшка с приклеенными поверх жестяными. На вид — вроде бы всё нормально. Есть металл, поскрести его, подчистить, должен быть контакт. Реально — там заглушки непрошибаемые, движок двоит, как ни скреби. И вроде как заводится — но хрен тянет. А в чём причина — даже в сервисе не сразу могут просечь. Простая, но качественная подлянка.
Валька тогда был впечатлён, спросил, где я таких навыков нахватался. Я ответил: «Ну, я ж профессорский сынок. Это я про первобытные ваши дела не очень в теме бываю, типа, как хобот мамонта на одной лучинке поджарить, но цивилизация — это моя стихия».
Хотя на самом деле я завидовал этому парню, как он ловко управляется с «первобытными делами». В целом же — мы продолжали не то что «соперничать», но именно что «пикироваться», выделываться, прикола ради, без какой-то вражды.
И тут, значит, на «междумайские» Валька предлагает махнуть на Ладогу, на потаённый, одному ему известный мыс близ Шлисселя, но где всё приватно, спокойно и несуетливо.
Большинство из класса согласились, а старшей с нами поехала Мэри, англичанка. Вообще-то, наша классная тогда была бабушка-биологичка, но она уже старенькая была, а в основном с нами «нянчилась» Мэри. Замечу, преподы иностранных языков в спецшколах обычно не бывали классными руководителями, поскольку не имели дело ни с каким классом целиком, а лишь с группой в 10-15 персон, но Мэри, будучи англичанкой в моей группе, знала весь наш класс и была как бы в доску своя.
И вот мы отправились туда — и место действительно классное, очень живописное. Там этак вгрызался в тушу Ладоги наш мыс, восточнее был заливчик, а метров через двести — другой такой же мыс.
И Валька этак невзначай заметил, безо всякой задней мысли: «Сейчас-то, конечно, прохладно для купания, но летом вода здесь отличная. Чистая. Ныряешь — и метров на двадцать всё видно. А у того мыса — так вообще крутой обрыв, сразу от берега метров пять глубины, туда прикольно с той скалы прыгать».
Димка, мой закадычный дружок: «Но туда ж посуху нормальной дороги нет, вроде? Только доплыть?»
Валька: «Ну да. Минут десять отсюда».
Тут мне попала вожжа под хвост. Я вообще и тогда был довольно спокойный и рассудительный юноша, но случалось всё же, что распалялся. В четырнадцать лет это со всеми бывает.
Говорю: «Да ладно, десять минут! Спорим, я за четверть часа и туда сплаваю, и спрыгну с той скалы, и обратно вернусь?»
Валька (посмеивается): «Хорошо. Будет потеплее — докажешь».
Я: «А чего, сейчас, что ли, стужа лютая (было градусов двадцать)? Сейчас и сплаваю. Ты одно только скажи: ты реально прыгал с той скалы, там реально глубина и никаких подлянок? А то ж мне проверять — некогда будет».
Валька (перестав смеяться): «Да с глубиной там всё в порядке. Но, Тём, ты с ума-то не сходи! Вода ж ледяная!»
Но я уже начал раздеваться: «Всё, как войду в воду — засекайте время! А ты, Диман, успокой Мэри, что всё со мной оки будет».
Естественно, у меня не было при себе плавок, купание ведь изначально не предполагалось, потому — пришлось быть проще.
Когда Мэри и наши девчонки, стоявшие «континентальней», просекли, что происходит — я уже изрядно отплыл от берега. И Димка, как мог, успокаивал Мэри: «Да вы не тревожьтесь, он на самом деле хорошо плавает. Мы два года назад вместе были в Абхазии с родаками — так он на спор с местными ребятишками в пятибальный шторм за буйки заплывал. А против штормового отлива — знаете, как сложно к берегу выгребать?»
На самом деле — ничего сложного. Надо просто стараться уцепиться за набегающую волну и на ней «ворваться», даже не сталкиваясь с откатным течением.
Вообще же, плаваньем я занимался недолго. В семь лет — один год. Потом — переключился на бокс, а в тринадцать лет — на карате. Но вот за тот год занятий плаваньем — мне удалось усвоить ту простую мысль, что в принципе-то человек тонуть не должен.
Man is but flesh. А человеческая плоть — она, вкупе с костями, примерно нулевую плавучесть в H2O имеет. А жир — сильно положительную. Потому и утопленники с заполненными водой лёгкими да со всякими металлическими цацками на теле (пряжка ремня, ключи в кармане, денежная мелочь) — сплошь и рядом флотируют на поверхности или близ неё, а не идут камнем на дно. И флотируют — задолго до того, как их начнёт раздувать гнилостными газами (если кто трапезничал при чтении — не стоит благодарить за пожелание приятного аппетита).
Когда же лёгкие наполнены воздухом, а не водой — то человеческое тело будто бы вовсе невозможно утопить. Поэтому задача — просто не захлёбываться. В любых условиях — дышать пусть редко, но метко, так, чтобы воздух хапать, а не воду. Не паниковать, естественно. Ногу свело судорогой? И чо теперь? На руках не можешь плыть? Значит, вообще не можешь, нехер в воду соваться было.
Осложнения могут быть — лишь когда теряешь контроль над телом. Когда, скажем, о камень башкой долбануло — или сердце прихватило от перепада температур. Но это не тот случай, который мог бы быть вероятен со здоровым подростком в спокойной воде. Поэтому — мне особо нечего было бояться.
Ещё в той секции плавания, где я занимался всего год в детстве — мне всё-таки поставили правильные движения рук и ног в разных стилях. Поэтому, скажем, когда я переходил на кроль — то не задирал голову над поверхностью, а правильно держал её, вдыхая из-под руки и технично молотя ногами.
Но на кроль я переходил тогда, лишь чтобы согреться, а в основном шёл, конечно, брассом. И дошёл. Хотя, честно, я недооценил расстояние, ибо недооценил высоту того противоположного мыса. Да, у меня не было шансов обернуться туда-обратно за четверть часа. Но всем уже пофиг было.
Тем не менее, выполняя свою часть пари, я забрался на мыс, забрался на тот утёс — и там было реально страшно. Особенно, когда ноги, всё же подкоченевшие, плоховато слушались. Там было метров двенадцать высоты, я с таких площадок никогда ещё в воду не прыгал, и воздал должное смелости Валерки. Однако ж, и глупо было отступаться. Я ему верил, что внизу там достаточная глубина и никаких подлянок. И я сиганул. По-простому, солдатиком, но — прикрывая яйца ладонями от гидроудара.
Ушёл глубоко, но дна не достал, вынырнул. И поплыл обратно.
Пацаны тем временем натаскали хвороста из лесу, Валера запалил костёр. Я оценил заботу — и погрёб энергичней. Вероятно, обратный путь занял меньше времени, хотя уже никто ничего не замерял. И что характерно, я совершенно не чувствовал холода. То ли свыкся с водой, то ли адреналин от того прыжка сказался.
Вышел на берег — там меня уже ждали у самой воды, чуть ли не с баграми. Хорошие, заботливые ребята. «Держи руку!» - «Да спасибо, я в поряде, не отгрызли мне ноги снетки-людоеды, я могу идти». Всё равно буквально втащили по круче на наш мысок, к костру.
Мэри отвесила подзатыльник, пообещала: «Я тебя убью, Железнов!»
Выразил пожелание: «Надеюсь, как-нибудь изощрённо? А то ж обидно будет, be my guietus made with a bare bodkin”.
Она: «А костёр на что? Вот сейчас тебе будет аутодафе! Грейся давай».
Но я и грелся. И как-то все там собрались, одновременно желая и убить меня изощрённым способом — и убедиться, что я живой. И девчонки наши выговаривали: «Ты с ума сошёл, так пугать? Ты же умереть мог!»
Я утешал, как мог: «Да ладно! Если б и околел — можно было бы раков на трупец половить. «Тятя, тятя, наши сети... и в распухнувшее тело раки чёрные впились». Да я бы сам являлся на каждый майский утренник, на каждый новогодний огонёк, и чтоб раки были крупные, по пять рублей, и была бы всем закусь, было бы всем счастье».
Кто-то из девчонок отшатнулись в омерзении, зажимая ротики ладошкой, кто-то остался отвесить мне щелбанов (насколько, конечно, девчонки умеют это делать), потрепать за волосы и уши (это — умеют, у них когти), а одна, Викуля, задала вопрос.
Она была такая довольно своеобразная девочка. Не худышка, не толстушка, не дылда, не коротышка, не красотка, не дурнушка — а начинающий психолог в очень умных очках. То есть, сейчас она реально успешный психолог, доктор наук — а тогда имела выраженные наклонности. И у неё была забавная манера задавать «профессиональные» вопросы, делая вид, будто берёт интервью, поднося воображаемый микрофон к пасти собеседника.
Так и в тот раз:
«Скажите, Артём, а почему у вас не возникает рефлекторного стремления прикрыть руками причинное место?»
Тогда, пожалуй, я впервые осознал, что стою перед костром абсолютно голый. То есть, и когда я предпринимал свой вояж на противоположный мыс, решил плыть нагишом, ибо ну нафиг возиться потом с отжимом трусов, да всё равно их сразу на тело не наденешь, в каком-то пакете их домой везти придётся, геморрой один.
Но в ходе своего заплыва, и на фоне прыжка со скалы — просто перестал думать о таких мелочах, что на мне надето и надето ли вовсе. Не сказать, что и после Викиного вопроса — сильно напрягся по данному поводу.
Ответил ей, подыгрывая её интервьюерской манере, в задумчивости заложив руки за затылок: «Видите ли, Виктория, у меня не возникает дурацких рефлекторных стремлений, поскольку возникает вполне рациональное стремление. А именно, как говорят в Париже, «просуше мон мудё».
Был ли в этом какой-то элемент эротизма, эксгибиционизма? Да, пожалуй. Тогда я подумал, что наши девчонки обступили меня у костра не только из участия и сострадания, а ещё из любопытства, ибо впервые могли видеть одноклассника без одежды. В нашей школе, хотя уж пару лет как была введена свободная форма, всё равно видели друг друга преимущественно в джинсах да джемперах.
А тут — да, была возможность показать себя во всей красе. Вот пузице в клеточку, нормальный мышечный рельеф на конечностях. То есть, не культуристские какие-то «оковалки» - а качественный такой, спортивный, каратистский рельеф.
Поэтому я уточнил: «Однако же, не хочу, ей-богу, чтобы мой вид кого-то шокировал и вызвал тяжкое душевное потрясение. Потому нисколько не обижусь, если кто-то отвернётся».
Девчонки: «Да кому ты нафиг нужен, смотреть на тебя? Было бы, чем потрясать! Тоже, аполлончик выискался!»
Мэри: «Тебя нужно растереть!»
Я: «В порошок?»
Мэри: «В пыль! Как придётся. Жаль, полотенцев нет» (тут же поправляется: «полотенец»; ну да, питерские училки — они такие, словесно щепетильные при любых обстоятельствах).
Говорю: «Да всё, я высох уже. Можно одеваться».
Мэри: «Но тебе будет стыдно за свою выходку?»
Обещаю: «Обязательно. Я вырасту, повзрослею и пойму, насколько безрассудной и эгоцентрической была эта выходка. И мне станет стыдно. Краснеть — начну учиться уже сейчас».
Мэри, добрая душа, никак не комментирует. Она давно меня знает, с четвёртого класса, и понимает, что мне никогда не бывает стыдно, даже когда я стебусь на предмет своей бессовестности.
Вика, хотя будущий психолог, всё ещё питала какие-то иллюзии. Поэтому, спустя пару недель, уже в самом конце мая и учебного года, отловила как-то наедине и спросила:
«А тебе правда, вот ни капельки не было стыдно тогда? Ну, совсем не стеснялся, что вот ты стоишь голый, а на тебя смотрят?»
Пожимаю плечами: «И чего там на мне можно было увидеть такого, чего раньше не видели на картинах в Эрмитаже?»
Хмыкает, высказывается не очень покамест понятно: «Картины — это в точку. Но всё же, одно дело — кто-то там на картинах, а тут — конкретно ты. Обычно же — всё-таки парни стесняются... комплексуют... ну, там, из-за размера... сам понимаешь, чего».
Думаю: «Вот же ты пристала!»
Вслух отвечаю: «Викуль, какой, бога ради, может быть размер после заплыва в ледяной воде? И да, я тоже читал книжки, где объясняется, из-за чего парням положено комплексовать, из-за чего девчонкам, но вот книжки для того и пишутся, чтобы фигнёй всякой не париться».
Серьёзно, я всегда, сколько себя помню, совершенно спокойно относился к человеческой наготе, что чужой, что собственной. И, пожалуй, мало что забавляет меня в этом мире, как причитания ригористов в духе: «Ну давайте всё разрешим, и что тогда? Все по улицам будут голые ходить?»
То есть, это, наверное, самое страшное, что можно представить. Вот пофиг, что по улицам раскатывают порой грузовики-убийцы, врезающиеся в толпу, ибо там за рулём борцы с «растленной скверной», пофиг, что такие же борцы со «скверной» устраивают порой массовые расстрелы, но самое ужасное — это если вдруг люди станут ходить голыми.
Да кого это ебёт-то, собственно, кто как ходит, в какой одёжке или вовсе без оной? Меня — вообще никак это не парит.
Да, иногда вид того или иного человека — может быть не очень эстетичен, оскорбителен для взора. Ну когда, скажем, кто-то разожрался так, что жопа в дверь автобуса не пролазит. И это — реально дурной пример для детей. Но тем не менее, это личное дело человека, что он так себя запустил, так разжирел (если не предполагать, что он жрёт соседей). Хотя чисто субъективно — ну, конечно, я бы предпочёл увидеть на улице десяток абсолютно голых и стройных девиц, чем одну вполне одетую двуногую бегемотиху с жопой шире автобуса.
Так я думаю сейчас, так я думал и в четырнадцать лет.
И тут Вика говорит: «Тогда — у меня к тебе деловое предложение».
Думаю: «Деловое? Интересный поворот».
«И это связано с картинами. У меня есть двоюродная сестра, Лида, она учится в Серова (впоследствии — Рериха). И она задумала цикл таких этюдов, стилизация под античные амфоры, которые как бы поворачиваются — и получается как бы мультик. Но это она сама объяснит. И там должен быть мальчик-гимнаст. Поэтому она спросила, нет ли кого подходящего в школе. Чтобы и телесно подходящий — и по мозгам не дебил, с пониманием. Я тебя порекомендовала. И ещё Лида спросила, не слишком ли ты застенчивый — я взяла на себя смелость сказать, что, вроде бы, нет».
Ухмыляюсь: «Ну да. Сама этимология слова «гимнаст», «гимназий» - подразумевает, что...»
Вика (прерывает): «Ну, всё ты понял, короче».
Вопрошаю: «И что мне за это будет?»
Вика: «Тебе? Бутылка лимонада за сеанс — сойдёт? Можешь выпить, сдать, двадцать копеек получить. Для тебя с твоими инвалютными делами — очень важно, конечно. Сводить амеров в «Сайгон» за десять долларов — и сдать бутылку из-под лимонада за двадцать копеек. Поди, плохой приварок?»
Вика не знала, что «Сайгон» к тому времени уже год как закрыт был, но про мои дела с фарцовщиками да валютчиками — в школе знали все. Зато Вика знала, чем меня реально подцепить можно.
Морщит нос: «Уй, Железнов, чего ты ломаешься, чего ты вопросы дурацкие задаёшь? Ты будешь наедине со взрослой и красивой девушкой в довольно интимной обстановке. И всем можешь так рассказывать, храня многозначительное молчание по поводу деталей».
Фыркаю: «Я и так могу рассказывать кому угодно что угодно. Но она действительно красивая, твоя Лида?»
Вика мотает головой: «Даже не мечтай! Ей восемнадцать и у неё жених есть».
Так — она меня ещё раз подцепила, уже надёжно зафиксировала. Мне - да не мечтать? И велика важность — жених. Да ладно, если барышня выбирает такие темы для этюдов — значит, она просто интересуется четырнадцатилетними атлетичными мальчиками, желая их развращать. Против чего я совершенно не возражал.
Лида — действительно оказалась очень красивой барышней. Но по части «развращения» вышел полный облом. То есть, я-то был за, обеими руками за, по пять раз за ночь обеими руками за, но — она меня только рисовала. Хотя это в целом было забавно и познавательно, наше творческое сотрудничество.
Я пробовал как-то намекнуть, типа, я вот тоже хочу научиться рисовать, но у меня никак не выходит девичий бюст, тут, наверное, нужна натура — на что Лида отвечала, прищёлкнув угольком по носу: «А ты этюдник второй рукой придерживай».
Я не обижался и не горевал, что наш «пастельный» режим не меняет первой гласной. В конце концов, хоть как-то заинтересовать взрослую симпатичную барышню своим телом — для малолетки было уже круто. Я мог и чуток повременить с потерей «невинности».
А касательно той истории, на берегу Ладоги — подумалось, что если б я выдвинулся на должность «генерального прокурокуня государева» или «верховного судака», то обязательно надо было бы подговорить какую-нибудь барышню, чтобы она расписала, каким это было для неё потрясением.
Любую из бывших моих одноклассниц — вряд ли подобьёшь на участие в подобном: они не станут корчить из себя шибанутых. Но ладно, можно приискать какую-нибудь «местную селянку».
Хотя лучше — монашку.
«И вот я, сидя в звоннице, чисто случайно бросила взгляд на берег озера и узрела сию ужасную картину. Как совершенно нагое разнузданное чудовище вылезло из студёных хлябей и взобралось к костру. Сие зрелище столь ошеломило меня, что я не в силах была оторвать бинокля — хотя стёкла в нём уже стали трескаться от возмущения».
Что-нибудь такое.
P-s.: Да, именно после этого случая я получил кличку "Крейсер", которую со сдержанной гордостью ношу и сейчас. Отчего у меня и на аватарке "Варяг". Это всё очень символично. Я ведь по жизни "варяг", но первая моя жена, Иришка, была наполовину японка, и я был с нею, как тот "Варяг", когда на службе в японском флоте оказался. Хотя тогда, в школе, бросаясь голым в ледяную воду - я не думал о каком-то символизме, я просто по-пацански выпендриться хотел.
И тогда же, после моего заплыва, некоторые одноклассницы и даже одноклассники спрашивали Валеру, почему он меня не удержал, когда такой алдовый-кондовый туристический паренёк. Вернее, поскольку удержать меня было невозможно - почему за мной не поплыл.
Но это просто. Он - был очень физически развитый, он мог скакать по кручам так, что хрен угонишься. Поскольку он привык это делать в экспедициях со своим батей. Он инстинктивно чувствовал, куда можно ставить ногу, куда нельзя.
А вот плавать - он умел постольку-поскольку. Ну, бассейн Индигирки - не очень располагает к плавательным экзерсисам. И если б он за мной бросился - ну, с большой вероятностью, это мне бы пришлось разворачиваться и его спасать, и другим пацанам тоже, и неизвестно, сколько бы народу перетопло в таких попытках.
Будучи именно что туристически-экспедиционным пареньком, приученным осознавать возможности, риски и ответственность - он и не рыпался, раз уж мне такая моча в голову стукнула, переплыть на тот берег и прыгнуть оттуда. А делал то, что и нужно было делать. Собирал хворост и разводил костёр. На случай, если я доплыву - и тогда мне нужно будет греть мудя. А если нет, то (вот по новейшей карте посмотрел) там глубины между этими мысами до семнадцати метров доходят, никакими школярскими усилиями уже никого не поднять, только водолазами.
И этот момент приходилось объяснять, особенно девочкам, почему никто не бросился спасать-страховать меня в воде. Да потому, что это только создало бы повышенные риски для всех, в том числе - и для меня.