«Как? – воскликнула она. – Разве ты не либерал?»
«Да я-то, - отвечаю, - либерал настолько, насколько им можно быть. Либертарианец, можно сказать. Правда, немножко с варяжским уклоном. И поэтому я решительно не понимаю, как конунг может настолько превысить дарованную ему тингом власть, чтобы объявить людям, будто их рабы им больше не принадлежат. Вопиющее нарушение неприкосновенного права частной собственности. Разве лишь, если конунг всерьёз возомнил себя помазанником Одина. Поэтому, я-то либерал, а вот за Александра Второго Освободителя – не уверен. По хорошему счёту, этот парень на многие десятилетия вперёд дискредитировал понятие «либерализма» в России, связав его с правовым беспределом и произволом».
Подруга выразила сомнение, что большинство людей, ныне называющих себя «либералами», не согласятся с такой позицией. Потому что большинству людей, ныне называющих себя «либералами» в России – вернее было бы называть себя «прекраснодушными идиотами». А тем, кто называется себя «либералами» в Штатах – вернее было бы называть себя «социалистами», поскольку они таковы и есть, одобряя любое и всякое вмешательство государства в частные дела. Но приверженцы социализма, за исключением особо упёртых экземпляров, давно поняли, что это слово давно стало ругательством в приличных кругах, а потому марают об свою гнусную идеологию другие слова: «либерал», а теперь, извольте видеть, «прогрессист».
Между тем, краеугольный камень истинного либерализма – это недопустимость вмешательства в частные отношения без каких-то очень-очень веских причин, которые следует очень-очень внятно аргументировать некой неизбежностью (ну, например, в случае войны можно снести частную изгородь для прохода танков, поскольку необходимость самоочевидна).
Была ли необходимость так резко освобождать крепостных, столь бесцеремонно нарушая права собственности их хозяев?
Что ж, я могу согласиться, что способ закрепощения в шестнадцатом-семнадцатом веках был не вполне благопристойным (отмена Юрьева дня – оспоримое решение). Тем более соглашусь я с тем, что была некоторая несправедливость в положении крепостного, который попросту родился в этом состоянии.
То есть, я всей душой приветствую рабство, когда оно становится результатом поведения человека (долги, преступления, самозаклад). Это conditia sine qua non либеральной демократии, чтобы личности, доказавшие свою безответственность и асоциальность, убирались в некий «бесправный» статус, а не оставались самостоятельными экономическими и политическими субъектами, способными портить жизнь достойным людям. Если этого не делать, если наша Цивилизация не восстановит частное рабовладение за долги и преступления (временное, по преимуществу) – она точно погибнет под критической массой халявщиков, приводящих к власти популистов. Будет социализм и пиздец, а потом реставрация, возможно, ещё более трудная и мучительная, нежели после крушения Античной Цивилизации, также убитой социализмом, как и цивилизация Бронзового Века до неё.
Тем не менее, в рабстве по рождению – действительно видится некоторая несправедливость. Но что поделать: жизнь вообще несправедливая штука, а уж те карты, которые сдаёт нам Ананке в роддоме – вовсе насмешка над справедливостью.
Кто-то рождается, чтобы стать офигенным рослым блондином с серо-стальными глазами, а кто-то – обречён всю жизнь влачить жалкое существование в обличии скукоженного чернявого какого-нибудь хачика (это не мои слова, это сказал мой друг Иса, отбив у меня барышню на корпоративных танцульках).
Также и с социальным статусом. Да, кто-то родится на вершинах власти, а кто-то на самом дне. Но когда кто-то скатывается с вершин на самое дно – ему трудно найти оправдание. Приходится считать, что он мудак. Когда же кто-то поднимается со дна к вершинам – он может гордиться собой, поскольку, наверное, гений. А если не поднимается – так у него есть то оправдание, что он родился в дерьме. И как ему подняться, когда он чел подневольный, крепостной?
Хотя и то сказать: были ведь социальные лифты в России и для толковых крепостных. И выкупались, и поднимались. И купцами становились, и фабрикантами. А бывало, и безо всякой вольной иной крепостной делец так своего барина за горло брал, что сложно сказать было, кто из них на самом деле раб.
Ну и нужно было развивать эти социальные лифты. Во-первых, компенсировать хозяйственную бездарность большинства персон из наследного помещичьего дворянство – снятием монополии их класса на владение душами. Когда б и предприимчивая нарождающаяся буржуазия могла б без формальностей обзаводиться душами и наслаждаться выгодами рабского труда – Россия реально впряла бы ото сна.
Во-вторых, надо было как-то упорядочить процедуру самовыкупа крепостных, установить какой-то разумный порог, где бы помещик не мог отказать крепостному в вольной. И это можно мотивировать. Ибо, да, действительно, семейство этого крепостного многим обязано семейству этого помещика, что его пращур спас ихнего пращура от голодной смерти, дав возможность работать на своей земле и отсыпав своего зерна, - но не до бесконечности же этот долг?
В-третьих, нужно было обеспечить и обратный социальный лифт, позволявший вводить в рабское состояние тех прежде вольных людей, кто своими поступками доказал свою неспособность распорядиться волей без ущерба для общества. Преступников и должников.
Это актуально и для наших дней, и вообще всегда актуально, когда нарисовывается какая-то наглая чернь, норовящая выкрутить руки своим контрагентам по добровольно заключённым сделкам. «А вот если не поднимешь нам зарплату, не нарисуешь нам счастье трудящихся, – мы тебе фабрику разгромим!» - «Громите! На вас потом убытки повесят, и когда не расплатитесь – с молотка пойдёте. А там-то – вам объяснят, что счастье трудящегося бывает каждый день, когда его не порют».
Серьёзно, уж сколько раз мир через это проходил, уж сколько раз на эти грабли наступал, а всё в толк взять не может: деградация общества начинается тогда, когда перестают работать механизмы превращения черни в челядь. Тогда чернь разнуздывается, приобретает политическое влияние – и добивается отмены рабства как такового. Не потому, что сочувствует печальной участи рабов (хотя лозунги такие кидаются, конечно). А потому, что рабский труд, будучи ошеломительно эффективен, особенно в «тупых» каких-то имплементациях, делает абсолютно неконкурентоспособным столь же примитивный вольнонаёмный труд. И вот всё кажется, что можно решать проблему безработной черни, подбрасывая ей подачки и содержа полные города нахлебников – а потом выясняется, что закрома пусты, а экономика пошла попизди, а варвары наседают, а эта разнузданная чернь – нихера не граждане.
Поэтому задача буржуазии – держать строй и не распускать сопли. И не впадать в искушение даже помыслить о том, как бы улучшить горькую долюшку того, кто родился в мизерабельности. Думать нужно – о том, как его выгоднее использовать, «злоупотребляя» его печальными обстоятельствами. При этом, желательно, возымев над ним полный контроль. И только при таких обстоятельствах пойдёт ему на пользу твоя благотворительность, когда это не претендует даже на благотворительность, а является и называется «эксплуатацией». Иначе – обнаглеет и сядет на шею, требуя всё больших одолжений. Рано или поздно – задушит.
Но это, конечно, общая теория либерализма от Артёма Ферье, и я понимаю, что вряд ли сорву аплодисменты, выступив с нею перед Генассамблеей ООН (впрочем, в эту шаражку я когда-нибудь заявлюсь в пробковом шлеме и с гранатомётом – тогда будут и аплодисменты :-) ).
Что до нашего российского случая, так позорность этой капитуляции, отмены крепостного права, в том, что на самом деле вообще не было сколько-нибудь веских причин это делать. Вот просто по аналогии: в Англии его нет, во Франции нет, и это развитые державы, уковырявшие нас в Крымской войне, а потому, наверное, и мы разовьёмся, если сделаем, как в Англии (лучше б файв-о-клок ввели!)
Извините, в Англии был Уот Тайлер, во Франции была Жакерия, а у нас какие такие были предпосылки для отмены сервитюда? Да никаких. Даже большинство крестьян – вовсе не желали этого, и не приняли, и не поняли, когда им сказали: «Всё, вы больше не вашего барина, а землю, которую считали своей, теперь придётся выкупать».
Но и дворянство поместное и прочее – как могло воспринять эту блестящую царскую инициативу?
Ну, допустим, это немножко несправедливо, что человек принадлежит тебе на правах собственности только потому, что родился твоим крепостным. Но это – данность. Это – реальность. Он – не субъект права, он его объект. А тут тебе объявляют: всем спасибо, все крепостные свободны. Почему? А потому, что мы, Александр Вторый, решили, что это будет очень мило и по-европейски.
Да нихрена это не по-европейски. В Европах – права собственности принято уважать (тогда, во всяком случае). И если уж что-то находится в чьей-то собственности – нельзя это изъять просто так.
Ну вот представьте, что побеждает сейчас какая-нибудь партия «зоофилов», борцунов за права животных, и провозглашает, что отныне нельзя иметь в собственности собачек и кошечек, что всем им нужно предоставить свободу, а также избирательные права. Почему? А потому, что собачки и кошечки такие няшки, такие милашки, что вовсе нельзя надевать на них ошейники и ограничивать свободу их действий.
Блин, да я сам люблю животных. У нас дома и собаки, и кошки, и среди них даже какой-то шкет зашкерился, по ходу, мой сын. И я всей душой за то, чтобы наказуемым было жестокое обращение с животными (и даже с детьми, хотя они вреднее бывают). Но я поддержал бы и запреты на избыточную жестокость в обращении с рабами. В конце концов, любой нормальный хозяин, даже производя дисциплинирование раба, способен это сделать так, чтобы тот уже на следующий день вышел на работу (и должен быть заинтересован в этом). Если нет – это ненормальный хозяин, и его зверства – оскорбление против общественной нравственности.
Но всё равно, и домашние животные, и рабы, и дети – это собственность. В той или иной мере. У них есть хозяин, он несёт за них ответственность. Потому что они не способны на самостоятельное социально безопасное существование. Выгонишь из дому собаку – она начнёт выгрызать куски из ляжек у запоздалых прохожих. Выгонишь раба – он начнёт воровать. Выгонишь ребёнка – он, того хуже, может примазаться к какой-нибудь дурной компании, телевизионной или интернетовской, и увязнет в болоте российской журналистики.
Поэтому, мы в ответе за тех, кого приручили, породили или поработили. И пока в ответе – имеем право рассчитывать, что у нас это не отнимут.
Но вот сначала приходят аболиционисты и отбирают наших рабов. Потому приходят экотеррористы и отбирают наших зверушек. Потом приходит ювенальная юстиция и отбирает наших детей. Ну или – чуть другая последовательность, но суть не меняется. Беспредел во имя «наибольшего добра», конечно. Дорога в ад.
А конкретно отмена крепостного права в России – для нас это своего рода семейная трагедия. Один предок, князь обедневший, но имевший хозяйственную жилку, в 59-м году накупил уйму (под сотню) девиц, по разным именьям, тщательно подбирая кандидатуры, выучил их на белошвеек (не сам, конечно), и открыл отличное пошивочное производство. Имея в виду, что девицы эти, будучи его собственностью, счастливы будут работать за конфетки время от времени (на самом деле, он и кое-какие деньги им платил, но, конечно, необременительные) и, главное, халтурить не будут, потому что розог за это огрести можно.
Предприятие развернулось, он уж почти рассчитался с долгами (а ему пришлось одолжиться, чтобы закупить эту рабочую силу) – и тут, здрасьте. Высочайший Манифест. Там довольно путано объяснялся новый статус дворовых, что вроде они и свободны, а вроде и ближайшие два года при своём прежнем барине, но пороть их – точно не моги. А значит, начхать они могут на всё и переметнуться к другому работодателю, подло поправ тот факт, что прапрадедулей – они уже куплены были.
Только и выхода оставалось тому князю, что выдать свою дочурку ненаглядную (реально красавица) за парня из основной нашей династийной линии, идущей от наполеоновского «конкистадора-неудачника» графа Артюра де Ферье. Нет худа без добра: наше французское «графьёвство» обогатилось тогда русским «княгинством». Чепуха, конечно, все эти голубокровные замесы, но я просто к тому, что историю России знаю и воспринимаю как семейную.
Ну и вот действительно это облом был, когда ты вложился в некий актив, а тебе правительство вдруг говорит, что аморально им теперь, с этих пор владеть, а потому – гуляй, Вася. Рази ж так можно с князьями да с графьями? Неудивительно, что русское самодержавие утратило поддержку главного своего столпа: дегенеративного поместного дворянства. А все прочие – тем более не хотели поддерживать этот обветшалый институт, который прихотью своей левой ноги способен внезапно притеснить права кого угодно.
Да и в целом это «освобождение» от крепостного права очень дурацкое вышло. Одна из немногих строчек Некрасова, которая действительно ценна: «Одним концом по барину, другим – по мужику».
А в результате – серьёзный промышленный спад (фабричных-то крепостных рабочих на Урале тоже вольными сделали, а как они уходили с заводов – у Мамина-Сибиряка вполне красочно описано).
Появление значительной прослойки обнаглевших люмпенов, которые считали, что освобождением их власть слабину свою показала, а потому, если дальше давить, раздирая рубаху на груди и делая пакости в виде забастовок да актов вандализма – то ещё больше навстречу идти та власть будет, предавать будет буржуазию и кормить этого хама-люмпена из пипеточки. Что, в общем, и получилось. Последствия – известны.
Поэтому я действительно очень плохо отношусь к Манифесту об Отмене Крепостного Права. В нём – корень и большевистского переворота, и последующих десятилетий совка. Ибо нельзя сделать человека свободным, просто сказав ему, что он не раб. Он, привыкший быть рабом, от такого заявления сначала в ступор впадает, потому – в буйство. «Ура, я не раб, мне всё можно, и кто был никем, тот станет всем!»
Неа. «Не раб» - это тот, кто без плети хозяйской сам понимает, что ему не всё можно делать. Что нельзя брать чужое, нельзя наезжать на других людей по беспеределу – ибо оно аукнется. А сорвавшийся с резьбы раб – этого не понимает, поэтому провозглашает себя «социалистом».
Когда я смотрю на таких в нынешнем российском обществе – невольно думаю: «Да вас, скотов, ещё двести лет надо было на конюшне плетьми охаживать, прежде чем людям вас показывать, не говоря уж о вашем участии в политике! Чёртов Александр Освободитель! Как же он поспешил, и насколько безосновательно!»
Но это эмоциональная мысль. На самом деле, благородство рождается сложно, а оскотинивание – происходит легко даже с элитой. Как только утрачивается понимание, что ты не можешь наезжать на людей, которые не наезжают на тебя, – всё, любой вельможный рыцарь превращается в сущего гопника за месяц. А уж бывший раб, не своей волей к свободе её добившийся, - почти готовый «бомж-пакет», из которого кипятком экзистенциальной обиды заваривается готовое деструктивное животное.