Для начала — дисклеймер, который я буду ставить во всех своих «как бы лингвистических» заметках. Но заметки эти, вероятно, я продолжу, поскольку «словознательские» изыскания, сколь бы ни аматёрские в моём исполнении, оказывают на меня умиротворяющее, «психотерапевтическое», можно сказать, действие, позволяют отвлечься от хлопот и забот.
Здесь — я очерчу общие посылки, из которых исхожу в своих этих «как бы лингвистических» умничаниях, чтобы потом не проговаривать их раз за разом, а просто давать ссылку и на этот пост.
1 Прародина индоевропейцев в целом (то есть место, где некая людская общность оформилась именно как «праиндоевропейцы», разойдясь путями-дорожками с предками носителей других языков ностратической макросемьи) находилась где-то в Северном Причерноморье. Но это, собственно, превалирующая нынче в науке версия, вытекающая из т. н. Курганной гипотезы Марии Гимбутас.
2 Прародина тех индоевропейцев, которые потом стали называться славянами (то есть, место, где уже они, в свою очередь, обособились от прочих собратьев и развили праславянский язык) находится где-то в районе Припятских (они же Пинские) болот (то же можно назвать и Полесьем, если кому «болота» кажутся совсем уж оскорбительными для пращуров). Ну, вот где-то там — в лесисто-болотистой местности с обилием всяких речушек и озерков, которая не очень была интересна любым последующим завоевателям, а потому праславяне могли вполне комфортно вариться в собственном соку. Это — один из допускаемых научными кругами вариантов славянской прародины. Тут я пока ничего особо оригинального не выдвигаю.
3 Те люди, которые потом осели в Полесье и стали называться славянами (ну, спустя некоторое время) — выдвинулись из этой общей праиндоевропейской прародины чуть ли не первыми. Почему? Да потому, что племя с развитым земледелием — вряд ли пойдёт на север в принципе. Как бы ни были примитивны их познания в географии, но должны же они понимать, что чем северней — тем хуже для всякого растениеводства. В конце концов, оттуда, как правило, ветра холодные дуют. И зачем туда идти?
Люди же, приручившие лошадь и подружившиеся с ней (не ясно, только ли праиндоевропейцы это сделали, или было несколько очагов доместикации дикой лошади, но ПИЕ это сделали точно, хотя, наверное, не сразу, как там обосновались) — скорее пойдут со своими повозками в степи на восток. Что, в общем-то, и сделали предки будущих «ариев» (то есть, индоиранской ветви). Те же, кто двинул вверх по Днепру — скорее всего, находились на такой стадии развития, что ни пашни, ни степи их особо не интересовали. Их рыба интересовала. И это может соответствовать наиболее раннему состоянию вот этой ПИЕ тусовки в Северном Причерноморье.
Здесь у науки есть то возражение, что славянские языки принадлежат к «сатемной» группе. Это я не буду расписывать лишний раз (это можно посмотреть в Википедии, про изоглоссу сатем-кентум), просто честно признаю, что, по логике, «кентумные» (будущее население Западной Европы) должны были уходить раньше «сатемных». Поскольку сам по себе этот переход «к» в «с» перед мягкой переднерядной гласной (т. н. «палатализация») - вполне органичен, естественен для человеческой физиологии, а вот переход «с» в «к» - довольно проблематичен. Соответственно, если в языке А в некоем слове есть «к», а в родственном языке Б, происходящем от общего праязыка В, в соответствующем слове есть «с», то резонно заключить, что язык А зафиксировал более раннее состояние праязыка В, когда отделился от сообщества его носителей.
Однако, могут быть объяснения, почему славяне, будучи в целом сатемными (как и «авестийцы», и «санскритцы»), тем не менее могли выдвинуться из общей прародины раньше будущих германцев, италиков, кельтов, которые кентумные. А если всё же славяне (предки тех людей, которые потом стали славянами) отошли от ПИЕ сообщества раньше — то, значит, имели шанс унести в своих ротовых полостях более раннее состояние этого праязыка.
4 Предки славян имели шанс в лучшем виде донести до своей новой прародины тот язык, с которым вышли из ПИЕ, хотя бы по той причине, что эта вторичная прародина (Пинские болота) чисто географически находится довольно близко к исходному ПИЕ очагу в Северном Причерноморье. Ближе, чем любая другая предположительная прародина какой-либо иной языковой группы в индоевропейской семье. А это значит, что предки славян на своём пути встречали меньше иных народов, с которыми бы приходилось так или иначе взаимодействовать, отчего бы неминуемо исходный язык искажался всякого рода сторонними влияниями.
5 Праславянский язык на этой праславянской прародине в тех лесочках да болотцах развивался очень и очень неспешно. Потому что не только взаимодействие с иноязычными соседями, но и любая вообще хозяйственная активность пребывали в минимально возможном состоянии. То есть, праславянский язык варился в собственном соку на самом малом огне из возможных.
Это немножко плохо для цивилизационного развития (но да и какое может быть развитие в лесисто-болотистой местности без металлических инструментов и доступных пород металлов в обозримых окрестностях?) - но это хорошо для консервации состояния языка. И я надеюсь, что праславяне ложились спать с мыслью: «Пусть бытие наше довольно убого, пусть у нас глиняный печной горшок, а не мраморный Аполлон Бельведерский, но так нужно, чтобы три тысячи лет спустя Тёма Ферье вдарился в реконструкцию древнейшего праиндоевропейского и поиск ностратических связей». И я надеюсь, что с этой мыслью они спали крепко и сладко.
И здесь-то наука не имеет возражений: да, чем проще быт — тем меньше и медленнее меняется язык, это вполне очевидно.
6 Самой консервативной ветвью уже среди славянских, после их разделения, является восточная (в наиболее раннем наблюдаемом нами состоянии — наддиалектный древнерусский и специфический новгородский диалект). Она — в наибольшей степени должна сохранять исходные формы, с большей вероятностью, чем западная ветвь (польский, лужицкий) и южная (от чешского и южнее). Почему? Ну потому, что эти непоседы разбежались, пошли осваивать новые рубежи, а предки носителей древнерусского — оставались на том же месте (до поры). И те, которые разбежались — они неизбежно больше контактировали с другими народами, набирались от них всяких новшеств, у них была выше деловая активность, а это всё «комкает» язык.
7 Одно из частных следствий наибольшей консервативности древнерусского по сравнению со старопольским или старочешским или староболгарским — то, что я лично считаю полногласную русскую форму в словах вроде «город», «холод», «голова» - более древней, нежели польские «грод», «хлод», «глова» или южные «град», «хлад», «глава» (да, эти южные формы имеются в современном русском языке — но я уж не буду рассказывать, как они туда вошли, не держа уважаемых читателей за идиотов; ну, через церковнославянский, естественно).
И вот тут — со стороны науки будут очень сильные возражения. Потому что древнейшая праславянская форма реконструируется как «голва», «холд» и т. п. С вариациями — но как неполногласные.
Здесь остановимся подробнее, поскольку для моей «теории» - это важный момент. Ведь я считаю полногласные формы с «оро-оло» не только более ранними, но, что важнее — членимыми на морфемы. Да, это очень смелое предположение, в каком-то роде даже безумное — я это прекрасно понимаю.
Итак, полногласие, как считают учёные лингвисты, возникло уже в древнерусском, после отхода будущих ляхов и чехов, потому что изменились представления о благозвучии. Возможно, под влиянием соседствующих финских языков, где вообще практически нет закрытых слогов. Особенно — в новгородском (ильменских словен) изводе древнерусского, поскольку эта группа наиболее плотно контактировала со всякой чудью, сумью, емью. И там, как утверждается, произошло явление, которое называется «метатеза плавных». Если кратко — то вот дублирование гласных при таких согласных, как «л» и «р». И вот где раньше праславяне говорили «голва» - стали говорить «голова». Особенно — в будущей Новгородчине. А там и на прочих носителей древнерусского распространилось.
Ну, я немножко профанирую это объяснение — но примерно так.
И это, на самом деле, не высосано из пальца лингвистами, такая версия — она имеет некоторые веские основания. Скажем, механизм «ассимиляции» сравнительно поздних заимствований. Вот было «Алдога», ильменским словенам показалось, что чего-то не так — стало Ладога. Вот был Карл Великий, и великий настолько, что его имя собственное сделалось нарицательным титулом правителя (совсем как с Цезарем, Гаем нашим Юлием) — и в разные славянские входило соответственно. В польский - «кроль», в чешский - «краль», в древнерусский - «король». С полногласием «оро», которого в исходнике-то и близко не было. Значит, вот такая мода была тогда у восточных славян — дублировать гласную так, чтобы все слоги открытые стали.
Но мода-то была, и действительно все слоги были открытые в древнерусском (ер и ерь в летописях — звучат и читаются как кратенькие такие, «редуцированные» о/ы и е/и соответственно), и эта мода, конечно же, влияет на то, как «ассимилируются» заимствования. Но эта мода — не на пустом же месте возникла?
Нет, фонетические пристрастия — они всё-таки не по мановению волшебной палочки возникают и распространяются. Поэтому, когда говорят, что мода на полногласие в этих корневых сочетаниях «оло-оро» была характерна для новгородского говора, а оттуда распространилась по всему восточнославянскому пространству, да аж так, что в том же украинском до сих пор это оло-оро сохраняется и даже превалирует над «книжными» староболгарскими формами («ворог», «вороженьки» вместо «враг») - ну, тут позвольте усомниться. К тому же, огласовка до открытого слога — вполне могла бы удовлетвориться и редуцированной гласной, «ъ». Но в этих «ворог», «морок», «голод», «голова» - там же совершенно полноценное «о» всегда звучало в обеих позициях.
И при всём уважении к Господину Великому Новгороду (а я в душе новгородец и местами даже ушкуйник) — ну не настолько же он был великий, чтобы в Киеве летописец в двенадцатом веке писал «город» только потому, что так говорят в Новгороде. Вот что летописец тот перемежает «град» и «город», без различения смыслов и оттенков - это понятно. Он монах, он поднаторел в церковнославянском (староболгарском), для него естественно говорить «град», «злато», «хлад» и всё такое (как для нынешнего компьютерщика естественно говорить «софт» или «девайс», а не «программное обеспечение» или «устройство»). Но ясно, что и в Киеве «народный» всё-таки вариант — и в то время был полногласный, «оро-оло». Что можно было бы считать древнейшим.
Но тут немалая заноза (для меня и моих умнствований) — балтские языки. Особенно — литовский. На который всегда оглядываются, когда чего-то реконструируют из ПИЕ. Потому что литовский считается (и является) тоже очень консервативным в своём развитии, рассматривается как кладезь древних черт и форм возможного праязыка индоевропейской прародины. И там-то - «галва». То есть, неполногласная форма по-любому.
Но я решу этот вопрос очень просто.
Вот была древнейшая форма «голова», полногласная, с нею и ушли на север из ПИЕ-прародины предки славян.
Потом, с течением времени, в этом ПИЕ языке произошли некоторые изменения. В частности, в устоявшемся слове «голова» - произошла некоторая стяжка корня.
И это — естественное для развития языков явление, что в часто употребляемых словах, которые к тому же флексиями всякими обрастают, корень стягивается. Ибо иначе — слишком громоздко получается. И с той же «головой» - мы говорим ещё «безголовый» или «изголовье», но вот для «обезглавливания» используем краткую южную форму. А не было бы её уже готовой — сами бы, наверное, создали что-то покороче «головы».
Потому и немножко натянутой мне кажется эта теория о «метатезе плавных», когда в корень, в том числе весьма употребимых слов, наоборот, добавляется лишняя гласная, - только потому, что ильменским словенам понравилось звучание окрестных финских языков с их открытыми слогами.
Поэтому я и считаю, что «голова» (зациклимся на ней) — это исходная форма, а вот всякие «глова», «глава» в других славянских или «галва» в литовском — это уже стянутые (но ещё не так, конечно, стянутые, как «кап-ут» в латыни).
Как бы я реконструировал возможные отношения славян и балтов, не только лингвистические, но и дипломатические?
Вот, значит, есть эта ПИЕ общность в Северном Причерноморье. Пока — на очень низкой ступени развития. Ни земледелия толкового (злачные культуры, пришедшие из Плодородного Полумесяца, акклиматизировать ещё нужно), ни лошадок прирученных, и в металлах не особо сведущи (да их там просто и нет в доступном для тогдашних технологий виде). Популяция — в целом рыбоядная.
Срываются с места будущие славяне, идут вверх по Днепру, надеясь, что там рыбки больше.
Проходит некоторое время (ну, сколько-то веков). Эта оставшаяся ПИЕ община на берегу Чёрного моря развивается в целом (имея некоторые связи с теми более продвинутыми ребятами, что южнее, что имели лучшие условия для цивилизационного старта), развивается её язык. «Голова» стягивается до «голва» (или "галва"), в частности. Улучшается земледелие.
Выдвигается на север вверх по Днепру ещё одна группа (будущие литовцы). Встречает в Беларуси потомков тех первых выходцев, кто там осел (и стал потом славянами). Говорят им (языки всё ещё довольно близкие): «Здравствуйте, будущие славяне. Как вы в целом-то?»
А те отвечают: «Здравствуйте, будущие литовцы. Да мы-то замечательно! Знаете, какой жирный карась тут водится?»
А протолитовцы говорят: «Ну, карась — это хорошо, конечно, но вот земледелием и скотоводством заниматься в ваших краях как-то не очень. Леса да болота. И ничего ценного в земле. Мы тут удумали идти дальше до Балтики и найти там, во-первых, пригодные поля и луга, а во-вторых, ценную субстанцию, которую мы уже задумали назвать «дзинтарс», когда найдём. Может, с нами?».
Протославяне: «Да не, нас и тут клёв устраивает» (Хотя кто-то, может, и подхватился — но, естественно, их потомки стали носителями балтских языков, а не славянских).
Протолитовцы: «Ну, как знаете».
И пошли дальше на север, до Балтики.
Но вообще, кроме шуток, янтарь был известен очень-очень давно. Это, наверное, был вообще чуть ли не первый поделочный материал для предметов роскоши, наряду с самородным золотом. И обмен-то всякими вещами между племенами — существовал в глубоко первобытные времена. Поэтому вполне вероятно, что предки литовцев сорвались на север именно за янтарём, когда просекли, откуда он приходит.
И в литовском — конечно, тоже очень консервативное было развитие языка. Уклад жизни тому способствовал. Но всё-таки я лично считаю, что предок пралитовского вышел из той ПИЕ общности позже, чем предок праславянского. Ненамного (поскольку действительно развитым земледельцам или коневодам в принципе не пришло бы в голову идти на север куда-то в леса) — но позже.
Поэтому я действительно считаю, что полногласные формы «золото», «ворог», «голова» - ближе к древнейшему «исходнику» праиндоевропейского языка, чем любые «усечённые».
То есть, какие-то черты того языка — могли лучше сохраниться и в других языках-потомках. Но вот конкретно это полногласие — оно отражает древнейшую доступную форму, а не вновь созданный эффект, магией «метатезы плавных» или чем ещё. И что вообще тяготение к открытому слогу в древнерусском — не появившаяся в какой-то сравнительно недавний (нашей эры) момент фонетическая мода, а сохранившаяся черта исходного и древнейшего варианта ПИЕ, из которого будущий праславянский вышел. Ну, я так думаю (это был научный аргумент).
И для моих построений важны именно эти слова, со срединным «оро-оло» («ере-еле») по той причине, что их хочется немножко почленить на морфемы. Они — как-то длинноваты для «цельного» корня (потому он и стягивался либо усекался впоследствии в других, более энергично развивавшихся индоевропейских языках). И, повторю, тут можно заподозрить, что это корень и суффикс. А значит, открываются очень интересные новые возможности для поиска этимологических и семантических связей не только в праиндоевропейском, но и по всей «ностратике».
Таковы, вкратце, посылки, которые я буду использовать в своих аматёрских лингвистических изысканиях.
Какие-то из них — не противоречат существующим ныне научным теориям, какие-то — весьма волюнтаристские, прямо признаю.