Прежде всего — дисклеймер о том, как сам я отношусь к собственной лингвистической компетентности и к своим этимологическим изысканиям. Это ссылка, потому что если убирать под спойлер — сожрёт слишком много доступного для одной публикации текстового лимита.
Прежде всего — дисклеймер о том, как сам я отношусь к собственной лингвистической компетентности и к своим этимологическим изысканиям. Это ссылка, потому что если убирать под спойлер — сожрёт слишком много доступного для одной публикации текстового лимита.
Итак, «отмазавшись», поехали :-)
Кое-что из того, о чём пойдёт речь здесь, я уже писал прежде, пару лет назад. Но сейчас постараюсь сделать более «системно», что ли. Если получится.
Наверняка люди, изучавшие иностранные языки (особенно — индоевропейской семьи) отмечали, что какие-то слова, имеющие тот же смысл, совершенно непохожи в них, а какие-то — звучат очень даже близко, узнаваемо. И речь не идёт о заимствованиях, когда бы причина близости звучания была на поверхности. Речь идёт о некой базовой, «ядерной» лексике, которая, вообще говоря, редко заимствуется из языка в язык, да так, чтобы «чужак» не просто встал в ряд синонимов, а подменил основное значение.
Ну вот мы можем употреблять слово «дискутировать» - но насколько вероятно, что оно вытеснить слово «спорить»?
Мы можем говорить «фланировать», но насколько вероятно, что оно вытеснит «гулять», - до такой степени, что мама папе вполне житейски говорит: «Пойду с ребёнком пофланирую».
И мы можем употреблять слово «око», известное нам от «окулиста», но насколько вероятно, что оно вытеснит наше родное русское слово «глаз»?
Ладно, последний пример — это была жестокая шутка над современным русским языком. Потому что это редкий пример, когда слово именно базовой, «ядерной» лексики — было вытеснено заимствованием. Причём, «око» в «московитском» русском сменилось на «глаз» (стеклянный гладкий шарик) где-то веке в шестнадцатом. Ну вот, видать, так уж раздухарились правители московитские, апофеозом садистического самодурства коих сделался «Иоанн Еленович Бунша», в таком упражнении, как «очи изъяша».
Отчего потом люди, чудом выжившие, но частично или полностью безокие, обретали стеклянные искусственные глаза польского производства. Да, это «глаз» и английское glass (стекло) – родственны, через некоторое посредничество. А в русском — родственно слову «гладкий», через много колен до ПИЕ. И есть вот камень «гладыш», который «зализан» речным течением. Такое примерно родство — через общеиндоевропейские дела.
Но на самом деле, может, всё и не так мрачно. Может, в современном русском око зовётся «глазом» вовсе не потому, что вместо вырванных (Корнуол-стайл, из «Лира») глаз приходилось вставлять эрзац из гладкого стекла, а просто возобладало этакое школярское, молодёжное прозвание вполне себе живого глаза. Ну вот как есть сейчас «зенки», «шары». Когда были тогда шарики стеклянные, на око похожие, называвшиеся «глаз» — ну, тоже могло прижиться из школярской среды, когда школяры те подросли. Да, разные бывают явления в языковом развитии.
Но в принципе — редкий случай, когда слово из базисной лексики почти всецело вытесняется заимствованием.
Лучше, однако, — поговорим о более весёлых делах, и особенно — о зверушках.
Вот взять волка. Он не только прикольный, но имеет ещё то свойство, что примерно одинаково звучит (как слово) в индоевропейских языках. Ну, почти одинаково.
Вот берём среднюю лесную зону. «Волк(рус) — Вольф (нем.) - «Вулф»(англ.).
Абсолютно узнаваемо. И безусловно — в появлении слова была звукоподражательность волчьему вою.
«Волки воют» - очень хорошо «аллитерирует». «Уууу» на луну. Ну, явно звукоподражательно родилось название в той местности, где волки были обильны и потенциально опасны хотя бы для стад. Потому звали их так, чтобы если кто крикнет «Волки!», пастушок какой с холма — все сразу поняли, о ком речь.
А в тот момент, когда праиндоевропейцы обитали в Северном Причерноморье (в своих штудиях я Курганную гипотезу беру за данность, поскольку она и превалирующая в науке, и мне самому кажется наиболее логичной) край леса был южнее, чем сейчас, и место обитания того сообщества — лесостепь, где ещё как рыскали волки. Да, «момент» - хорошо сказано, поскольку речь идёт где-то о четырёх тысячелетиях, когда эти праиндоевропейские скотоводы, впоследствии земледельцы там жили, покуда их не смели конные кочевники (после освоения лошади) — но вот волки там были так или иначе, и были значимы.
А в латыни и происходящих из неё романских языках — сочетание волка с его воем уже было не так значимо. Ну, какие там волки в Италии? Были, конечно — но ведь добрые и безобидные. И даже полезные. Рема с Ромулом, вон, Капитолийская волчица своим молоком вскормила.
Поэтому «романцы» - могли уже не поддерживать функционально значимую звукоподражательность. «Люпус», «лю», «лобо». Да, этимологически это связано с «волком». Тут даже не буду вдаваться в расклад, как там что куда переходило — но это просто факт, что этимологически слова связаны. А функционально — не очень. И можно подумать, что романские волки не выли «УуУуу», а песенки пели вроде «лю-лю-лю ло-ло-ло». Но они ж на самом деле довольно маленькие там. Для человека, по крайней мере, безопасны.
Но если с волком, как с дикими крупным псовым, всё в европейских языках более-менее однородно (в том смысле, что этимологически все слова из одного «исходника»), то с его одомашненной ипостасью, собачкой — полнейший разнобой и огорчение.
Вот с хрена бы в английском взялось это dog, когда правильное слово — hound? Оно — связано с большинством индоевропейских, начиная от немецкого hund, оно правильно (через закон Гримма, о котором я писал уже как-то, где «к» оглушается до «х» в прагерманском) связано с латинским canis. А сейчас в инглише это «hound» сохранилось разве лишь в названиях специфических гончих пород (“грейхаунд») да в повести Артура Конан-Дойля «The Hound of the Baskervilles” (замечу, он назвал так своё произведение, потому что так звучит «стариннее» и «зловещее»). Основное же английское слово для «собаки вообще» - стало dog.
А это dog – ну, по моему любимому английскому этимологическому словарю-онлайн прослеживается до... да ни до чего! Говорится только, что вытеснило прежнее hound (и это-то отслеживается по письменным источникам), а откуда само происходит — пёс его знает (pun might be intended).
Раньше была версия, что из скандинавских, через Область Датского Права зашло, но и в любом из скандинавских дальнейшие следы те дожьи теряются. Можно только гипотезы строить. Или — звукоподражание особо басовитому лаю какой-то особо сурьёзной такой породы, «Дог! Дог!», или — от имени заводчика, который таких зверей вывел.
И это не уникальный случай. То же самое — в испанском. Нынешнее слово для обозначения «собаки вообще» - perro. Откуда оно пошло? А пёс его знает! Предполагается, что звукоподражательное. Что пастухи так подзывали своих волкодавов, имитируя гавканье: «Пер! Пер!» Ну, у всех народов — свои представления о том, как собачий язык должен записываться человечьими буквами.
А ведь были в Испании собаки и раньше, и было в испанском вполне «правильное» слово для их обозначения. “Can”, как и положено потомку латыни (от этого, кстати, мастифообразная порода «кане корсо»). А вот раз — и сменилось на другое слово, непонятно вообще какого происхождения.
И по логике, обозначение собаки — должно относиться к базовой лексике. Потому что это спутник, товарищ и друг человека на протяжении не веков даже, а тысячелетий (даже десятков тысячелетий). Неотъемлемый элемент нашей культуры.
И это сейчас современный городской житель может выбирать, то ли завести собаку, то ли нет. Для жителей аграрной общины четыре тысячи лет назад — такого вопроса не стояло. Вернее, он звучал чуточку иначе: «Ты хочешь жить — или нет?»
Но вместе с тем, тогда не было болонок и той-терьеров. Тогда собака воспринималась чисто функционально. Беречь стада (включая детей), защищать дом.
И хотя это как бы базовая лексика, подразумевающая стабильность, но конкретно обозначение собаки действительно могло меняться по вполне разумному механизму.
Вот выводит кто-то новую породу, которая ещё лучше стережёт стада и охраняет дом. Собаки этой породы размножаются и продаются под своим «брендом». Их охотно покупают. «Да, я куплю твоих этих специфических «догов» в дополнение к моим «хаундам». Становится престижно говорить, что у тебя доги, а не хаунды — ну и вот так, собственно, вытесняется прежнее слово в угоду новому. Глядь — уже у всех «доги». Хотя собака и есть собака.
С кошками, конечно, такой номер не проходит. Они-то, давно поработив человечество, требуют некоторой неизменности своего имени хотя бы в пределах одной языковой семьи, а вообще-то «кот-кэт-катце-ша-гато» восходит к афразийским, семитским языкам. А вот римляне попробовали называть кошек «фелинами» — кошкам это не понравилось, и где та Римская Империя?
И вот я сейчас, печатая этот текст, поглаживаю нашу семейную Куську, примостившуюся у меня на коленях, хотя, если смотреть правде в глаза, это она заставляет меня поглаживать себя (и текст, возможно, тоже мне вещает).
Но вернёмся к собачкам.
Если брать русский, то, на первый взгляд, все основные обозначения наших четвероногих друзей у нас заимствованные. Что не было бы чем-то постыдным, это могло бы быть нормально — но попробуем разобраться.
Вот взять «пёс». Фасмер пишет: «Фонетически наиболее безукоризненно сравнение с др.-инд. pic̨áŋgas «рыжеватый, коричневый".
И я преклоняю голову перед Фасмером за ту колоссальную работу, которую он проделал, но здесь — не вижу явной смысловой связи. То есть, так должны были обозначать собаку некой породы потому, что она отличается от волка и других пород окрасом? А такой окрас — он реально что-то исключительное? Это что-то вроде ирландского сеттера, что ли, было? Да вряд ли. А так-то посмотришь на немецкую овчарку (у которой всего четверть волчьей крови использовалась при выведении породы) — да вот «волчарка» она (как я в детстве их называл, и много кто ещё). Ну уж очень явное визуальное сходство с волком, в том числе и в окрасе. И это коррелирует с функциональной универсальностью, каковая тогда и требовалась от собаки в тех краях и условиях.
Ценнее, на мой взгляд, в той же статье у Фасмера — заметка «Интерес представляет выражение: густопсо́вая соба́ка, т. е. «с длинной шерстью», псо́вая соба́ка «лохматая с.», возм., в противоположность *хъrtъ (см. хорт)».
Да, выражения «густопсовый», «как пёс лохматый» - сохранились до сей поры.
И я думаю, что слово «пёс» происходит от специфической породы длинношёрстых лайкообразных псин, полученных славянами от более северных соседей. В тех финно-угорских краях, думаю, и следует искать истоки слова «пёс».
Но со словом «собака» — интересней. Предполагается, что заимствование то ли от тюркского «кобяк», то ли от иранского «сабка». И в самом по себе заимствовании «общесобачьего» слова, как мы выяснили, нет ничего зазорного. Некая новая ценная порода переходит на понятие «собака вообще» - запросто. И это объяснимо.
А я, помню, с отрочества подумывал: «А со словом «кобель» оно не может как-то коррелировать? Ну, «_об» в обоих случаях, а что где-то «коб», где-то «соб» - мало ли?»
Потом отучился на филфаке, усвоил изоглоссу кентум-сатем и понял, что чушь это. Ну не может в одном языке в одном слове, только лишь по родам разделённом, проходить эта изоглосса. Это как «В гостинной я буду звать тебя «сын», а на кухне - «кын».
Хотя на самом деле, иногда я и своего сынишку зову Лёша-кун (а он откликается, ухмыляясь: «Да, Тёма-сан») — но то немножко другое.
Посмотрел по Фасмеру происхождение слова «кобель», и выяснил, что происходит оно от...
Да ни от чего не происходит. Не от «кабеля» же, в самом деле. Написано: «Происходит от неустановленной формы».
У меня, конечно, сразу на уме всплыло английское cub. Детёныш хищного зверя. То есть, и льва, и у леопарда, и волка — будут cubs. А конкретно собачьи щенки, puppy – да это можно считать даже звукоподражанием говору детей. В смысле, что взрослые здесь детям подражают. Вот дают ребёночку щеночка, ребёночек чего-то там губками лопочет, «пп-п, пп-п», и взрослые вокруг такие в умилении: «Да, теперь мы назовём это «паппи», когда нашему сладенькому так понравилось».
Смотрю в английском этимологическом словаре «cub”. “Юный лисёнок», от 1520 года. Ну, это когда в ныне доступных источниках отобразилось. А так-то это cub - “of unknown origin”. Да, реальная наука не стесняется признать, когда чего-то не знает. Это ж не Фоменко, который знает всё.
А что, если предположить, что в праиндо нашем европейском маленького щеночка звали как-то вроде «коб» или «каб», а когда через пару лет он превращался в матёрого самца хищного, но домашнего зверя - «кобель»? И языки, некоторые, общего корня, - это просто сохранили, пусть и по-разному, пусть и не полностью?
Да, с этим «коб-каб» - может быть связано и другое слово, ныне несколько устаревшее. «Кутёнок, кутька». Сейчас, когда люди видят в старинных (где-то начала двадцатого века) текстах слово «кутёнок» - думают, что это вариант «котёнка». Нет, это щенок. И некоторые предполагали финское заимствование здесь (ну, «койра» по-фински «собака»), и финское влияние могло сказаться, но изначально, всё-таки, наверное, сильно изменённая на протяжении веков (тысячелетий — было бы вернее) форма того самого древнего-предревнего «коб».
Как он превратился в «кутю»? Это уж — загадки во тьме. Но поскольку тут, с щеночками, могла активно участвовать детская речь во всеми «фефектами фикции» - тут что угодно могло быть, какие угодно фонетические переходы, безо всяких строгих правил.
Да, откуда взялся «щенок»? Я в детстве думал, что от французского «шьян» (chien, собственно «собака») и «ш» там в оригинале звучит очень энергично, почти как «щ». Такое заимствование было бы логично для страны, где какой-нибудь Ипполит Курагин вынужден был прилагать мучительные усилия, чтобы рассказать в салоне Анны Павловны Шерер анекдот по-русски (а слушатели, в свою очередь, мучительно припоминали, как на том самом русском говорят их les mouzhics).
Но — нет. «Щенок» - вполне славянское слово, которое пусть и связано с латинским canis (и французским chien, соответственно), но на гораздо более глубоком, индоевропейском уровне.
Однако ж, вернёмся к нашему вполне реальному «кобелю», умозрительным его детишкам «кобикам» (которые могли превратиться в «кутек» в русском и в нечто вроде cub в ирландском и английском) и к его вроде бы несозвучной жене «собаке».
И тут подумалось вот что.
Слышали, как дети или очень страстные собачники говорят?
«Ой ты моя сябака, ой ты какая халёсяя сябака!»
Тут не важно, как вы к этому относитесь — но слышали же?
И дети так говорят, сюсюкают.
А на самом деле, то, как говорят дети — очень сильно влияло на устные языки.
Ибо это сейчас им ставят то произношение, которое считается правильным, никаких розог для того не жалеют (ну, я имею в виду Новое Время в целом, а не последние полвека).
В былые времена (тысячи три лет назад) отношение было другое. Выучился ребёнок говорить так, чтобы его худо-бедно понимали — вот оно и ладно.
И вот можно допустить, что в какие-то очень давние времена, в той ещё ПИЕ общности был общий корень «коб», означавший приручённых волков, собак. Откуда напрямую идёт «кобель» (почти напрямую). Откуда же он сам происходит, тот корень — то уж за гранью разумения (по крайней мере нынешнего).
И когда так — формируются два слова: «кобель» и «кобяка»/«кобака».
Но когда дети играют с жучкой — они норовят смягчать гласные, сюсюкая. Вот это вот «кябяка-кябяка, иди ко мне!»
И если «бя» выговорить довольно просто, то «кя» - физиологически труднее. Поэтому у детей получаятся «сябяка». То есть, происходит такая импровизированная, спонтанная палатализация. «К» переходит в «с» - просто потому, что детям так удобней произносить перед мягким, «переднерядным» гласным. И детям всё можно.
А потом — это зафиксировалось, когда дети подросли или родители, поначалу шутейно, переняли, что вот приближенная к дому "кобака" - она "собака". Они ещё видят, конечно, связь между «кобелём» и «кобакой», но последнее, когда хотят подчеркнуть доброжелательность, произносят «собака».
Понятно, что довольно сумасшедшая гипотеза. Но в развитии языков — много происходит сумасшедших вещей, порою.
Если же предположить, как гласит ныне доминирующая теория, той «собаки» из персидского (тоже индоевропейский язык «сатемной» группы) или из тюркского (который вовсе далёк) — то в какой момент произошло это заимствование?
Что тут нужно проверять первым делом?
Разумеется, следы похожего слова в других славянских. И — находим в чешском «чуба», «чубка». И в ругательном значении, и - «самка собаки». Ну, «сука»-то есть и в польском, а в чешском — интересно это «б» в слове. Явно именно с русской «собакой» коррелирует. И заимствоваться в тот период, когда уже пошло деление славянства на ветви или позже — ну, как? Очень маловероятно.
Или — независимо в русский слово пришло, скажем, от половцев тюркоязычных, а в чешский — от турок-османов, когда они довольно близко подступили к Чехии (Битва при Вене)? Ну, в турецком «собака» - «кёпек». Да, чем-то похоже. Но чтобы оно в «чубу-чубку» превратилось в чешском? По какому механизму?
Может, тут вообще ностратическая связь некоего индоевропейского «коб» (от которого и «кобель», и «собака» - и с тюркским этим «кёпек», и с финским «койра». Люблю выдвигать безумные гипотезы — и невежество в том подспорье :-)
Если же слово «собака» возникло в славянских, когда они были ещё более-менее единой общностью, то с тюрками тогда контактов ещё точно не было (хотя с финноугорскими ребятами — были). И если предположить, что в праславянский это слово занесли какие-нибудь скифы или сарматы — а они-то откуда взяли? Они — тоже братушки индоевропейцы, тогда ещё с тюрками контактов не имевшие (ну да, они немножко стрёмные были братушки, те скифы, но по языку — довольно близкие, не сильно дальше сочинителей Авесты).
И если исключить вероятность тюркского заимствования, то в любом индоевропейском племени могла появиться из некоего корня «коб» (который в иных ветвях дал и «канис», и «хунд») - и «кобель», и «собака» (как случай детской палатализации в диалекте того племени, из которого вышли праславяне).
На том — довольно собственно со словом «собака». Разумеется, выдвинутая мною гипотеза — вилами по воде, хвостом собачьим по песку.
Тут интереснее другое.
Помните, с чего я начал заметку? С того, что некоторые слова в родственных, но далеко разошедшихся языках, не только что имеют общий корень, восстанавливаемый лингвистическим анализом, но и просто звучат удивительно похоже.
Вот, скажем, русское (древнерусское) «око» и английское «eye”(«ай») - они родственны, но это не сразу бросается в очи.
А «нос» и «nose”(«ноуз») - ну, понятно без переводчика. И этот нос — он в индоевропейских везде, практически, такой. «Нос», «назе»(нем), «ноуз»(англ), «нэ»(фр), назе(ит.). Испанский немножко подкачал со своим «нариз», от другой латинской формы слово взял, но — тоже узнаваемо. И даже в финском есть «нене» и «нокка» с этим значением (правда, последнее может быть, наверное, заимствованием из какого-то индоевропейского: я в финском не силён).
И вот у меня была гипотеза, что такое постоянство словоформы — обусловлено ценностью не человечьего носа, а собачьего. Поскольку для неё-то он реально важен, и когда хочешь сказать иноземному покупателю, что у этой собаки хороший нюх (он же «нос») - ну вот желательно иметь для этого привычное ему слово. А хорошая охотничья собака — это ценность не меньшая, чем призовой скакун, и в международной (межплеменной) торговле могла фигурировать даже раньше.
Поэтому «нос» и входит в группу удивительно стабильных слов, примерно одинаковых даже для сильно разнесённых языков.
И ещё такая группа — некоторые базовые глаголы. «Стоять», «сидеть», отчасти — и «лежать».
Вот если сравнивать русский, английский и французский — то как будет на них «бежать» (тоже базовый глагол)? «Бежать», «ран», «курир». Вообще ничего похожего по звучанию — и не родственно.
А сидеть/стоять? В германских — почти идентично со славянскими. Сидеть — сит (или «зитцен»). Стоять - «стэнд» (или «штеен»). Ну, созвучно очень.
В романских чуть посложнее, поскольку они предпочитают говорить «пребывать на ногах/на седалище». Но повелительное в том же французском — тоже будет созвучно. «Сидеть» - «аси», «стоять» - «рест(е)» (тут, конечно, от того же корня, что английское rest, но вот «ст» имеется).
И я специально взял современные языки, чтобы показать, что даже в них сохраняется некоторая схожесть звучания базовых собачьих команд. Хотя ситуации, в которых бы эта схожесть требовалась — сейчас, наверное, более редки.
Ну, скажем, встречаются два охотника из разных племён на границе владений. Относятся друг к другу с настороженностью (ибо всякое бывало меж соседями). На всякий случай накладывают стрелы, натягивают луки. И при каждом — его верный волкодав, который так и рвётся в драку. И вот нужно его «усмирить» командой так, чтобы её понял не только пёс, но и «визави». Чтобы ему не показалось, будто бы ты сказал своей собаке «я отвлеку его внимание, а ты, при случае, порви ему глотку». Поэтому ты говоришь «сидеть» (а это не просто смена позы для собаки, это «вывод из боевого режима») - и сосед понимает, потому что на его языке примерно так же оно звучит. И — есть шанс разойтись мирно и без потерь.
Ну или продаёшь ты гостю из дальнего племени хорошо обученную собаку. Ценный товар. Но только в том случае, если она будет выполнять команды на его языке. Иначе — может быть проблематично продать. «Она всё умеет делать, только что бухгалтерию не ведёт, но чтобы она села — нужно сказать ей «гуттен морген» - «Извини, но мне что же, к каждой собаке в своре на её собственном языке обращаться?»
Поэтому — требовалось некоторое единообразие. Поэтому и так удивительно стабильны оказывались эти слова, связанные с собаками. И не с собственно названием собаки (оно-то, как видим, могло вообще внезапно меняться на совершенно другое и чёрт знает откуда взявшееся слово), а с базовыми командами и ключевыми параметрами (такими, как нюх, что у всех, наверное, охотников - то же самое, что «нос»).
Во всяком случае, я так думаю.