На улицах Москвы сотворилась трагедия, от которой в жилах стынет кровь. Вот представьте. Стоит на асфальте маленький худенький мальчик, всего-то десяти годочков от роду. Стоит один-одинёшенек посреди каменных джунглей. И тоненьким своим голосочком выводит шекспировские строки. Но не из любви к искусству, а чтобы заработать себе на жизнь. Ибо на такую долю обрекли его жадные бессердечные родители. И в зной, и в стужу, и в снег, и в ливень выгоняют они малютку на улицу, чтобы он собирал подаяние им на пропой.
А что же люди, которые изо дня в день наблюдали эту душераздирающую драму? О, они являли вершины благородства и гуманизма. Они останавливались напротив маленького декламатора и кидали в раскрытую перед ним сумку кто десять рублей, кто двадцать, а кто и пятьдесят. Но никто не спросит малютку, как дошёл он до жизни такой, никто не предложит помощи. Настоящей помощи, а не мимолётной подачки. Никто из прохожих — никто из государственных служащих.
Да, и полиция всё это время стояла рядом и равнодушно взирала на страдания маленького мученика. Им, поставленным радеть за гражданский покой и порядок, поставленным охранять благополучие граждан, и прежде всего детей, как самых уязвимых, - им и в голову не пришло подойти к ребёнку, поинтересоваться, почему он побирается на улице, а не сидит в школе за партой. И куда, наконец, смотрят его родители?
Но они-то, как выяснилось, смотрели прямо на попрошайничество своего несчастного отпрыска. Они, собственно, и принуждали его к попрошайничеству. И мамаша всё это время находилась буквально в двадцати метрах — и наблюдала, как идёт бизнес, не забывая время от времени очищать сумку от мелочи. А всем остальным, включая и стражей законности, было решительным образом наплевать на это безобразие. Равнодушие — вот корень всех бед и болезней нашего общества.
Могла бы появиться такая статья и вызвать Кракатау возмущения в блогах? Да запросто. Этот мир перенасыщен людьми, которые невыносимо страдают от избытка свободного времени и отсутствия острых эмоциональных переживаний, поэтому они с большой радостью возмущаются в Инете абсолютно по какому угодно поводу.
Но так получилось, что на сей раз им для возмущения подкинули тему ментовского произвола. С этим видео, где злобные гоблины с озверелыми мордами волокут в своё логово испуганного, кричащего малютку, нанося неизбывный ущерб его ранимой психике, и попутно оскорбляют несчастную его маму (которая «почему-то» называет себя «знакомой семьи» и «соседкой»).
Я же, посмотрев это видео, в который раз пожалел ментов. Всё-таки, собачья у них работа. Прежде всего потому, что во многих случаях они просто не могут понять, чего, блин, от них хочет общество и какими их действиями будет возмущаться.
Нет, ну пресекать откровенное насилие, грабёж, воровство — это понятно. Но вот как доходит до защиты материнства и детства силами полиции — тут, конечно, полнейший раздрай.
Сначала общество гораздо пенять полиции на равнодушие, что они не пресекают, не спасают, а как они пытаются это делать — их костерят за произвол, за насилие (которое, вообще-то, суть их работа), обзывают «гестаповцами», «тонтон-макутами» и кем только не.
В такие минуты я благодарю судьбу за то, что всё-таки не мент. То есть, моя работа тоже связана с насилием, но я не работаю на общество, не служу народу. Я выполняю поручения конкретных людей, которые знают, чего хотят. Если, конечно, их заказ «комплайентен» моим личным представлениям о том, что такое хорошо и что такое плохо.
И нам с друзьями приходится иногда выполнять полицейские функции, устанавливая порядок в сильно запущенных местностях, куда желает прийти какой-то солидный инвестор. Но из проблем, с которыми мы при этом сталкиваемся, разумеется, юные уличные артисты (или даже попрошайки) — будут на сто десятом месте. Эта публика нас интересует лишь с той точки зрения, чтобы они не приставали к прохожим, не воровали — и чтобы над ними не творилось какого-то беспредела. То есть, чтобы их не мочили, не грабили, не насиловали. Однако сам по себе факт, что десятилетний мальчик стоит на улице и читает стихи, или поёт песенки, а прохожие отсыпают ему денежку? Почему он должен меня напрягать, этот факт? Какое моё вообще дело до этого? Нравится так парню — вот и делает. У меня достаточно реальных проблем, чтобы брать себе в голову ещё иллюзорные, высосанные из пальца.
Но этот мальчик, возможно, не ходит в школу? Ну да, он не будет знать, зачем Настасья Филипповна бросила Муму под паровоз. Трагедия. Все пути в жизни закрыты навсегда. Или нет? Я думаю, если сравнить число преуспевших людей из тех, кто с ранних лет работал, хоть и в уличных перфомансах, и тех, кто усердно отсиживал зады в школах и вузах — сравнение будет явно не в пользу всеобщего государственного образования.
Но, возможно, он убежал из дома? Значит, убежал. Вероятно, имел причины. И нет никакого желания встревать в их семейные разборки. Когда мне за это не платят.
То есть, у нас бывали случаи, когда знакомые (подкрышные коммерсы, как правило), просили найти их блудных отпрысков. Тогда мы находили, убеждали вернуться. Потому что за это — платят. И мы знали родителей, что в принципе-то они нормальные, пусть порой и не могут найти общий язык со своими чадами. Но в случае с уличным бродяжкой — хрен его знает, что у него за родаки, от которых он сбежал. Может, увидишь — и будет одно желание: завалить эту пропойную мразь к чёртовой матери. Поэтому, меньше забивать себе голову чужими цоресами — меньше мигрени.
Единственно, в чём я бы постарался убедиться, выполняя полицейские функции — так в том, что этот шкет более-менее обеспечен всем необходимым для выживания, и что над ним не творят какого-то произвола, что нет угрозы для его жизни и здоровья.
Поэтому я бы подошёл, похвалил бы его уличное искусство, кинул бы денежку, разговорился, расспросил бы. Подкинул бы адресок ночлежки, где более-менее гарантирована безопасность, дал бы свою визитку, чтоб обращался в случае чего (хотя там, где мы наводим порядок, наши визитки сами по себе уже очень скоро работают как «оберег» - ни один самый отвязный местный отморозок не рискнёт связываться).
И я бы расписал этому шкету свои мотивы внятно и честно. «Ты не подумай, что я какой-то добрый дяденька. Я — жадный дяденька. Я хочу, чтобы сюда пришёл серьёзный бизнес, чтобы здесь всё было чинно-благородно и я мог стричь с этого купоны. Поэтому мне нафиг не нужны детские трупики на районе. Это плохо для имиджа. Поэтому, если тебе что-то угрожает — говори, мы защитим. Это в наших интересах».
Параллельно, конечно, проводится разъяснительная работа с «профсоюзами» уличных попрошаек и артистов. Как себя вести, чтобы все были счастливы и всё было культурно. Обычно — это люди понятливые, не склонные к беспределу (что бы иное ни изображалось в слезливых страшилках с Диккенса начиная). Но если вдруг непонятливые — они пропадают без вести, а приходят понятливые.
Ну и вот если я удостоверился, что этот десятилетний шкет, декламатор-музыкант-певец, просто зарабатывает денежку своим трудом, как вольный артист — так аллилуйя! Наконец-то повстречался взрослый полноценный парень в этом мире тридцатилетних маменькиных сынков, не способных ни на какое самостоятельное действие!
Но менты, работающие на государство (и как бы общество) — они не могут позволить себе такой гибкости в подходе. Они руководствуются тем, что им спускают сверху. И вот идёт мода на борьбу с детской безнадзорностью — они вынуждены реагировать на малолеток, принимающих «донаты» на улице за какие-то перфомансы. Поскольку удостоверений личности нет — забирать в «околоток» для выяснения.
Естественно, малолетка при этом верещит и брыкается, когда ему бизнес обламывают. Что со стороны смотрится некрасиво, когда большой дядька в форме тащит в машину визжащего шкета. Но некрасиво смотрится, когда и родной ребёнок родителю истерику на публике закатывает. Орёт благим матом, вырывается, норовит упасть на землю. Тут, правда, хороший «лайфхак» есть — зафиксировать голову и легонько зажать нос пальцами. Получается такой омерзительно гнусавый голос, что сразу пропадает охота верещать. С истерящими взрослыми барышнями — тоже работает на ура. Правда, я догадываюсь, что бы ещё про этих несчастных ментов понаписали, если б они это сделали с пацаном.
Ну и мамаша, выдающая себя за «соседку» и бросающаяся с матом на ментов — тоже комедия. Да, это совершенно непрофессионально со стороны полиции — позволять, чтобы при задержании кого-то, хоть и шкета, на них набрасывался кто-то со стороны. По нашим меркам — абсолютно непрофессионально. Ибо подпустил к себе какую-то агрессивно настроенную особь вплотную — у неё запросто может быть нож, полсекунды — и трое патрульных со вскрытыми сонниками.
Нет, мы, конечно, не воюем с малолетними уличными попрошайками и их крышей в лице мамаши-«соседки», но у наших бойцов прошито в подкорке: один винтит — другой страхует от стороннего вмешательства, оружие изготовлено к бою. Любая попытка недружественного опасного сближения — первая очередь под ноги, вторая на поражение. И похер, что баба. Правда, тут речь идёт о местах, где по определению всё очень жёстко, иначе бы нас и не наняли там порядок наводить, и очень быстро местным даётся понять: чем наших бойцов руками трогать — лучше пойди в зоопарк, крокодила за хвост подёргай — дешевле выйдет.
Впрочем, то же самое стараются дать понять и американские копы в своих даже вполне благополучных городах. Ну, когда они кого-то принимают — попробуй ты полапать копа в этот момент. В лучшем случае окажешься мордой в землю в наручниках, с очень хреновыми юридическими перспективами (нападение на полицейского при исполнении — это серьёзно). В худшем — просто грохнут, не дожидаясь, как ты ещё свою отмороженность проявишь.
Москва же — тихий город, и московские пепсы — они, с одной стороны, временами и «гоблины», а временами их бывает жалко из-за их беспомощности. Тут, в этом случае — они даже тётку ментовскую привлекли, чтобы, видимо, лучше на контакт с мальчиком выйти, и неизвестно, как они его изначально склоняли к путешествию в околоток, поскольку их служебных видео не представлено (если у них вообще были нагрудные камеры), а представлено видео мамаши. Где сплошной сумбур, брызганье слюной и ругань со всех сторон.
Вообще же, это конфликт, которого вообще не должно было бы быть. На ровном месте. Ну стоит себе пацан, читает Шекспира, собирает бабки. Кому от этого плохо, какую угрозу это кому образует? Но вот есть такое мнение в обществе, что дети не должны зарабатывать бабки на улице, что это ужас-ужас, и менты вынуждены как-то реагировать. Ей-богу, этот мир был бы гораздо больше, когда б меньше было скипидара в жопах, когда б больше было «равнодушия» (в смысле, нежелания совать свой нос в чужой вопрос).
Говорят, тут «вовлечение несовершеннолетнего в попрошайничество». Ну, в действительности грань между «уличным артистом» и «попрашайкой» - неуловимо тонкая. Особенно, когда это ребёнок. Тут ведь сложно сказать, за что ему денюжку дают — за то, что хорошо читает, или за то, что жалостливо.
Но на самом деле и нищие попрошайки — могут осуществлять социально полезные функции, занимаясь оказанием востребованных услуг. Не все, конечно. Вот когда режиссёры клянчат у Минкульта бабки на свои провальные увражи — это вредное попрошайничество. Поскольку речь идёт о принудительно собранных налогов, которые распределяются чиновниками (и конечно, за любое использование налогов на цели, отличные от национальной безопасности, я бы сажал в тюрьму как за казнокрадство).
Но те нищие, которые побираются на улице — они просто служат удовлетворению эмпатического инстинкта добрых самаритян. Которые идут себе, такие, и думают: вот что бы хорошего сделать? И тут видят нищего, жертвуют ему какую-то необременительную для них сумму, и дальше шагают с уже приподнятым настроением. «Да я — славный парень». От какового сознания у них растут надои и производительность труда. А главное — дело-то добровольное со всех сторон.
Вовлечение в такую деятельность малолетних — это, конечно, вопрос дискуссионный. Поскольку всё-таки подразумевается, что нищенство, как и проституция, это такое дело, где должен быть сознательный выбор, а готовность к нему малолеток — под вопросом.
Хотя с другой стороны, в нашем мире многие люди, если не большинство, и до полтоса доживают, так и не обретая готовности делать осмысленные моральные выборы касательно того, кем им быть и чем заниматься.
Но когда речь идёт всё же не о чистом попрошайничестве, типа, я вот такой бедовый, а о творческой какой-то деятельности, типа музицирования или декламации стихов — ну, лучше считать, что именно она тут превалирует, что за неё и платится «гонорар». Так — проще.
А вообще, забавно, но я задумался: а ведь и нашу семейку можно, при желании, обвинить в потакании «побирательству» своего отпрыска. Лёшка ведь нехило так поднимает на своём канале, занимаясь в основном «летсплейками». Я их посматривал и должен признать, что он довольно артистичен, довольно остроумен. Делает видосы и на русском, и на английском. Сейчас ему тринадцать, а занимается он этим с десяти — и совсем от рук отбился.
Вот раньше, бывало, говоришь ему: «Лёх, помой полы, с нас косарь». И так, тратя штук двадцать в месяц, мы экономили на клининге, эксплуатируя детский труд. Сейчас же — поди подступись с такой просьбой.
«Видишь ли, Артём Викторыч. Я сейчас делаю этот стрим на три часа — и после него буду иметь кондицию лайма в шейкере. Но этот стрим даст мне баков сто с рекламы и вдвое больше с доната. Поэтому, если вы, ребят, нищеброды — то я, так и быть, подыщу в Сети барышню с Луганска, которая помоет вам полы за штукарь. Который я ей и заплачу. Но МОЁ время — слишком дорого стоит, чего вам, лузерам, наверное, не понять».
Так и глумится, дрянь мелкая. Разумеется, прекрасно понимает, что нам с Женькой пофиг, сколько будет стоить уборка, то ли двадцать тыров в месяц, то ли двести, а важна абсолютная проверенность персонала, за что и приходится переплачивать многократно, - но сейчас он и за двести не будет шваброй орудовать. Зачем? Он и так на жизнь зарабатывает любимым делом. Сам себе покупает, всё, что душе угодно. Ну, на тачку, единственно, нас разводит. «Я куплю себе пятилетний Фокус и буду на нём ездить. Буду позорить семью». Но пока сошлись на том, что ему всё-таки следует до совершенства отточить навыки вождения, в любых условиях — а тачку мы ему летом подарим и не Фокус, конечно.
Что до его видеоблогерства — ну, приходится лишь очень деликатно советовать не переутруждаться, чтобы не схватить нервный срыв вплоть до расстройства полового здоровья. Но попробуешь надавить, какую-то гиперопеку проявлять — да он в любой момент может свалить с одною флешкой, избавившись от всего, где могут быть закладки. Поскольку все (или почти все) примочки по возможностям отслеживания людей — он знает лучше любого эфэсбэшника и даже цээрушника. И ведь выйдет на связь, успокоит, что у него всё в порядке, будет и дальше подтверждать это — но всегда так, что хрен установишь место. И как зашкериться, как не светить свои физические координаты — он прекрасно знает. Вот и попробуй контролируй такого ребёнка. Ну да, наша гордость. Контролируем его лишь в том смысле, что он точно не расположен стать отморозком, «перейти на Тёмную Сторону Силы».
Опять же, вспоминаю своё собственное детство. Я — был мажор, вообще-то. Сынок сильно выездного профессора ЛГУ (тут ключевое слово - «выездной», в капстраны, что в Совке было невероятно круто).
С двенадцати лет тусил с фарцовщиками (Батиными филфаковскими студентами, в общем-то, которых он бы убил, если б узнал, что они позволяют мне участвовать в их делишках, но все умели держать язык за зубами). Помогал им преодолевать языковой барьер с иностранцами, иногда водил их по Питеру, показывая те места, которые не показывали гиды Интуриста.
Но первый раз в ментовку загремел не за это. А за то, что был руководителем мафии. Ну, многие тогда зачитывались «Крёстным отцом» Марио Пьюзо, в переводе, а мы — в оригинале. И вот мы создали в своей школе сообщество «друзей друзей», помогали «восстанавливать справедливость». Без особой жести, конечно, но тогда, во второй половине восьмидесятых это сделалось очень острой и лакомой темой в советской публицистике, молодёжная организованная преступность. И ментовка, значит, с нею боролась.
Ну, с теми реально отмороженными структурами, какие были в Поволжье, - советской ментовке бороться было не с руки. Поскольку это лишь в нынешних сказках отставной козы барабанщиков данный институт, советская милиция, выглядит суперпрофессиональной и всевластной. Реально — она была абсолютно оранжерейная, непригодная к жизни сей, потому и рассыпалась в прах, едва только столкнулась с мало-мальски серьёзным противодействием. И потребовались годы (девяностые), чтобы ментовка стала сколько-нибудь серьёзной силой, с которой бы хоть кто-то считался.
Но с той мафией, которую создали тогда мы, двенадцатилетние учащиеся одной отдельно взятой английской спецшколы — ментовка всё же поборолась. Благо, конечно же, мы действовали совершенно дилетантски. И вот нас приняли, доставили в отделение, и девочка ИПНД стала ездить по ушам, нас стыдить, что, мол, как же вам не стыдно, советским пионерам, подражать замашкам классово чуждых американских гангстеров, и да падёт на вас презрение всего советского народа, если не одумаетесь (и ни разу не заржала ведь).
Я тогда сказал ей: «Сестрёнка, чего ты такая сердитая? Как говорится, let's make love, not war”.
Не знаю, как у неё в целом было с английским, но эту фразу она поняла. Выбежала из кабинета, притащила какого-то подпола, который уже суровое внушение стал делать, мол, всё очень серьёзно, и настолько, что вы, щеглы, этого, может, не понимаете, но потом поймёте, когда будет уже поздно.
На что ему ответили, что всё очень серьёзно, если считать, что наша доблестная милиция прохлопала появление у себя под носом аж цельной мафии в американском, классово чуждом нам стиле. Куда, спрашивается, смотрели? И кому нужна статья в какой-нибудь «Комсомольской Правде» об этом?
Но если считать, что просто детишки играют в «ковбойцев и индейцев», то всё не так страшно. И хорошо, что милиция вовремя указала, что даже в игре не надо перегибать палку, что все приняли к сведению, спасибо за мудрое наставление.
Подпол нас ещё пожурил немножко, «покурощал» - но на том и разошлись, естественно.
После этого, конечно же, мы не прекратили своей «мафиозной» деятельности. А просто сделали работу над ошибками. С тех пор — нашим штабом сделалась секция карате, куда пошёл я, а потом и ещё пацаны из моего класса и нашей школы. Но при этом там были ребята со всего Питера, и это давало большой простор.
То есть, если у кого-то обнаруживались какие-то проблемы в школе, на районе, с какими-то беспредельщиками — то тех беспредельщиков урабатывали совершенно незнакомые им пацаны, с других районов Питера.
И как - «урабатывали»? Ну, поскольку мы были спортсмены, каратисты, боксёры и прочее подобное — то обучены были прежде всего тому, как НЕ убить и НЕ покалечить. Так, внушение делали, избегая перманентного вреда здоровью. И мы не гопники были, а «антигопники».
И нам казалось, что наша организация неуязвима, поскольку всегда незнакомые ребята в мегаполисе действуют, но один раз меня выловили по этой лавочке. Когда попросили вразумить двух беспредельщиков в чужой школе, которые реально мерзко себя вели, и один из них был сыном начальника местной ментовки. Я их оприходовал (ну так, по морде съездил, уложил, чуточку в пузо вразумил, без вреда здоровью), притом банданой мордень прикрыл — но всё равно начальник ментовки попросил своих оперов заняться, и они вычислили. Потому что наши по-любому были малолетки, язык без костей, и эти опера, разработав тамошнюю школоту, вышли на каратистскую секцию и, соответственно, на меня. И это, конечно, был редкий для тех лет прорыв профессионализма, которого я не ждал уж от советской ментовки.
Ну и эти опера, повинтив меня, доставили в своё логово, там стали стращать. Я их немножко потроллил, мол, от моего трупа вам придётся как-то избавляться, и я могу подсказать места. Они возмутились, мол, причём тут труп, но если мы захотим, ты подпишешь, что угодно, и мы просто покажем тебе, как это возможно, чисто в демонстрационных целях. Короче, надели полиэтиленовый пакет на голову, с моего согласия. Я втянул его, прокусил и дышал, пока они держали. Как сняли пакет — я задержал дыхание. Что умел и тогда делать минуты на четыре.
Понимаю, это жестоко, так сажать на измену несчастных оперов — но юность бывает жестока, а мне было пятнадцать. И надо было видеть, как они засуетились, пытаясь меня реанимировать. Пришлось всё-таки воскреснуть и сказать: «Вот искусственного дыхания — не надо. С малознакомыми мужчинками — не целуюсь».
После этого — у них никакого желания не было меня прессовать. И расстались, в общем-то, друзьями.
Вообще, это прикольный юношеский экспириенс — залёты в ментовку. Помимо двух означенных, у меня было во тинейджерстве с полдюжины таких случаев, по разным поводам (драки с гопотой на рок-концертах, скажем) — и это всегда прикольно было, с мусорами общаться.
Ну, менты, при своей собачьей работе — неизбежно приобретают собачий менталитет. На любую угрозу — ощеряются и скалятся, иногда и кусаются, на доброе слово — виляют хвостом.
Поэтому хоть немножко человечности к ним проявляешь, хоть немножко выказываешь понимания и теплоты душевной — они тают и млеют. Даже если подъёбываешь по-доброму — тоже хвостом вилять начинают. Но тут нужно очень чутко следить за тем, что именно воспринимается ими как «по-доброму». Как, впрочем, и в общении с любыми людьми надо следить за их реакцией, чтобы моментально поправиться: «О, я не хотел вас как-то уязвить, а просто ляпнул, наверное, глупость, да?»
Тем более — в общении с парнями, имеющими пушки, стоит следить за их реакцией, если хочешь добиться взаимопонимания с ними. Уличные менты — хороший материал для практики в этом направлении. Они хоть не грохнут сразу, если скажешь чего-то не то, но ты по морде лица поймёшь, что не так зашёл.
А вообще и в целом — они очень прикольные, российские уличные пепсы. Они иногда путаются, делают глупости — но зачастую потому, что общество перед ними ставит странные и взаимоисключающие задачи.