Хотел ли Сталин напасть на Гитлера. Ч.2

Вообще забавная штука в том, что позднейшие исследователи, анализируя планы тех или иных исторических деятелей, особенно полновластных диктаторов, впадают в ошибку, обусловленную двумя ложными посылками.

Во-первых, они предполагают, что человек, являющийся полновластным диктатором — располагает всей полнотой сведений если не о противнике, то хотя бы о состоянии подвластной ему страны и армии. Ибо — да кто ж посмеет его обманывать, втирать ему очки и вешать лапшу на уши?

Во-вторых, они предполагают, что такой человек, как бы ни был жесток и циничен, действует неизменно прагматично и рационально, опираясь на ту информацию, которую имеет.

Но оба эти условия — выполняются далеко не всегда на практике. Да, конечно, полновластный диктатор, если это не урождённый наследник трона, если ему пришлось самому пробиваться к верховной власти, строя козни да интриги — это обычно человек, имеющий интеллект выше среднего, по крайней мере. Иначе — он бы просто не сумел пробиться, иначе бы его схарчили гораздо раньше.

Поэтому и Сталин, и Гитлер, и даже Бокасса и Мугабе — это неглупые люди по крайней мере на фоне тех противников, которые стояли у них на пути, на фоне своей среды, где они возвысились. И неглупые, и волевые.

Но когда диктатор обретает единоличную власть - дальше с ним зачастую происходят занятные метаморфозы. Ведь по сути своей он всё же человек, а не робот. Причём, человек, имеющий основания считать себя «самым умным», когда всех победил, всех подчинил своей воле. А раз так — ему неприятно выслушивать какую-то критику (что бы иное он ни утверждал публично). И неприятно, и даже будто бы нелогично. Ибо каждому такому критикану он будто бы имеет право сказать: «Ты кто такой? С чего ты взял, что умнее меня и знаешь то, чего я не знаю? Я, извини, победил своих врагов и выбился на самый верх. Тем самым я доказал свои умственные способности. А ты?»

В тех системах, где сохраняется политическая конкуренция, где существует неиллюзорная оппозиция, готовая в любой момент сместить заигравшегося правителя — ему приходится считаться с этим как с данностью. Ему может быть очень неприятно выслушивать критику, но от неё нельзя отмахиваться совсем уж беспечно. Ибо в конце концов могут просто импичмент объявить.

Но полновластный диктатор — очень уязвим для того, чтобы увериться в собственной гениальности и непогрешимости. А любые намёки на то, что хотя бы где-то он совершает ошибки в своих планах и их реализации — он старается игнорировать. Главное — имеет к тому возможность. Поэтому со временем, каков бы он ни был умный человек, выстроенная им система накапливает всё больше и больше ошибок, а он их даже не осознаёт, отрываясь от реальности.

И тут, что до владения им информацией хотя бы о той стране, которая ему подвластна — на деле получается, что он получает лишь ту информацию, какую ему приятно слышать. Система сама так подстраивается, чтобы приносить только хорошие вести, когда за нехорошие можно впасть в опалу, когда их высшее руководство не желает принимать без совсем уж крайней необходимости (вроде того, что враг, побеждая в войне, вот-вот свернёт тебе шею, и пора как-то «отрезвляться»). Но покуда петух не клюнул — любой человек, а тем паче успешный, предпочитает слышать о своих успехах, а не о провалах. И если у него в подчинении армия — конечно, ему приятно преувеличивать её боеспособность. А сообразно тому — строить планы.

И вот хорошо нам сейчас судить, с вершин нашего знания задним числом, о реальной неспособности тогдашней РККА напасть и разгромить Вермахт (это случилось, победа Советов в войне, но уже потом, после радикального пересмотра довоенных установок). Да, можно утверждать, что если б Сталин попробовал сам напасть на Гитлера (за что не было бы никакого морального осуждения) — то лишь облегчил бы задачу немцам, поскольку сами они очень даже приветствовали, до поры, попытки русских перейти в наступление, к чему были прекрасно готовы.

Но ошибка думать, что и товарищ Сталин тогда это осознавал, истинный уровень боеспособности РККА и плачевность перспектив её первого удара. Ошибка вообще думать, что правитель, принимающий решения (тем паче — единолично практически) всегда имеет достоверную информацию и руководствуется исключительно рациональными соображениями.

И если РККА не была готова к войне с немцами — то что, к Финской войне она была готова? Вот её позорный результат, выставивший Советы на посмешище перед всем миром, притом очень сильно усложнивший отношения как с Германией, так и с западными демократиями, - это, что ли, была истинная цель товарища Сталина? Да, в конечном счёте, после четырёх месяцев упорных боёв с крайне неблагоприятным для СССР соотношением потерь, Финляндия вынуждена была отдать Выборг, Петсамо и мыс Ханко. Но, думается, Финскую Демократическую Республику во главе с Куусиненом провозглашали немножко не для этого. Планировалось, что Финляндия, поартачившись немного, всё же прогнётся легко и быстро, устрашившись мощи Красной Армии, стоит её продемонстрировать на деле. И позволит поставить марионеточное правительство. Вместо этого — Финляндия не только что сохранила свою независимость, но и упала в объятья Германии, хотя прежде предпочитала нейтралитет. Что означало крайне неблагоприятные для Союза последствия уже в войне с Германией.

Всё это — реальность, которую товарищ Сталин вряд ли желал, будучи в здравом уме, но тем не менее напал и получил именно такой результат.

А Муссолини, нападая на Грецию, осознавал неготовность итальянской армии, что греки основательно ей наваляют и лишь помощь друга Адольфа (которому нафиг не нужно было распыление сил ещё и на Грецию) спасёт Италию от полного провала в этой авантюре? Нет, конечно. Он думал, что у него очень сильная и боеспособная армия.

А японцы, нападая на Пёрл-Харбор — всерьёз рассчитывали, что американцы, понеся значительные потери, в конце концов утрутся и признают притязания Империи? На что они вообще могли рассчитывать, бросая вызов державе, многократно превосходившей их по экономическому, прежде всего, потенциалу? Что от первых неудач в американском тылу начнётся брожение и смута? Наивный азиатский взгляд на «изнеженность» белого человека, основанный на очень специфическом примере Русско-Японской войны начала века под руководством Царь-Тряпки.

Сейчас-то понятно, что у япов не было вообще никаких шансов преуспеть, даже если б их первый удар был гораздо успешней, даже если б он полностью уничтожил тихоокеанские флоты США и Великобритании и удалось бы полностью захватить их тамошние владения. Но угрожать всерьёз метрополиям японцы всё равно не могли, поэтому рано или поздно им бы всё равно начали сыпаться на головы ядрёные бомбы со стратегических бомбардировщиков.

Тем не менее тогдашнее японское руководство, состоявшее из неглупых людей, этого искренне не понимало, что никто под них прогибаться не будет, что это самоубийство для их режима, атаковать Штаты, что в конечном итоге дожмут их обязательно в конечном итоге.

Также и Гитлер, планируя «Барбароссу», в стратегическом плане явно просчитался в оценке общего мобилизационного потенциала СССР и стабильности системы управления. Он рассчитывал на коллапс советской государственности после разгрома РККА в приграничном сражении. И оно-то было проведено немцами очень эффективно, но вот дальше многочисленность войск Второго Стратегического эшелона сделалась сюрпризом. Ещё большим — сохранение дееспособности советского режима, его возможности наращивать военное производство в тыловых районах и создавать новые армии вместо разгромленных. Но возможно, ещё больше просчитался в оценке готовности англосаксов снабжать Советы необходимыми для войны материалами.

Ну или Садам Хуссейн, нападая на Кувейт — на что рассчитывал? Что его немножко пожурят, но поостерегутся связываться с его номинально очень мощной армией? Думается, вряд ли он осознавал, что эту его армию размотают за пару недель с минимальными собственными потерями.

Или, взять совсем уж свежий пример: на что рассчитывал Путин, хапнув Крым и развязав бойню на Донбассе? Что тоже поворчат немного, для приличия, да забудут аннексию чужой территории в нарушение всех ранее заключённых договоров? Не думается, что тот результат, какой он имеет сейчас, и всё более усугубляющийся, входил в его планы.

Таким образом, пусть это прозвучит банально, но диктаторы, уверовав в собственную непогрешимость, окружив себя людьми, которые всемерно укрепляют эту веру вместо «холодного душа» из реальных фактов, - отрываются от реальности, едут крышей, начинают творить глупости в угоду собственным маниям, фобиям, тщеславным амбициям, основываясь при этом на весьма превратных представлениях об истинном положении дел (которого предпочитают не знать).

Поэтому истинная неготовность РККА в 41-м к победоносной войне с Германией — никоим образом не отрицает того, что товарищ Сталин мог её затевать, имея в виду такой сценарий, где сам наносит первый удар.

А мог — считать, что у него достаточно сил на границе для отражения немецкого первого удара с последующим переходом в решительное наступление. Формальные цифры о наличии военных сил и средств — вполне могли внушать ему уверенность в успешности РККА и при том, и при ином сценарии. То же, что армия, за редкими исключениями, плохо умеет обращаться с этими средствами, что штабам катастрофически не хватает военной культуры, особенно в таких делах, как ближняя разведка, связь, логистика, взаимодействие соединений и родов войск, что в серьёзной заварушке тотчас будет утрачено управление войсками и наступит хаос — этого он явно не осознавал.

Ведь в конце концов, хотя он и уделял большое внимание военным вопросам, но лично и непосредственно никогда ничем не командовал (ограбление банков — не в счёт). О боеготовности же армии мог судить по докладам (где всё было или «красиво», или частные случаи вредительства затесавшихся, но уже изобличённых вражьих шпионов), по локальным конфликтам, по манёврам.

Что до локальных конфликтов — ну вот в Финляндии, да, пошло как-то негладко, но там ведь действительно специфическая местность, не позволявшая РККА использовать главные свои козыри — танки и авиацию. Зато на Халхин-Голе вроде бы всё вышло довольно успешно (особенно, если судить о том по докладам, где, разумеется, авторы стремились выставить соотношение сил и эффективность своих действий в наиболее выгодном для себя свете).

И учения-манёвры смотрелись очень зрелищно, очень впечатляюще. Темы — почти целиком наступательные. Выброс десанта во вражеский тыл, прорыв полосы обороны. И летели армады транспортов, и небо застилали купола, и танки ломили широкие просеки. Всё — очень красиво и в точности по «либретто».

Могло ли на таких учениях случиться, что, допустим, противник обнаружил транспорты с десантниками, бросил против них свои истребители, которые частью своих сил сковали боем эскорт, а частью атаковали транспорты, уничтожив их или рассеяв, вынудив сбросить парашютистов чёрт знает куда?

Могло ли случиться так, что бомбардировщики не обнаружили назначенную им цель, а даже обнаружив — отбомбились, опять же, чёрт знает куда и как (что бывало сплошь и рядом в реальной войне, когда, судя по дневникам, вплоть так до года сорок третьего немцы откровенно ржали над советской бомбардировочной авиацией, практически не рассматривали её как опасность для своих наземных войск)?

Могло ли случиться, что противник, используя средства воздушной и радиоразведки, выявил места сосредоточения ударных группировок для прорыва его обороны, и, стянув дальнобойную гаубичную артиллерию, нанёс упреждающий удар, а потом добавил ещё авиацией, фактически «искалечив» эти ударные группировки, лишив всякой возможности к решительным наступательным действиям?

Нет, такие внезапные повороты — конечно, невозможны были на тогдашних учениях. Условный противник должен был вести себя «сознательно». Сидеть и не рыпаться, дожидаясь, когда его придут и эффектно победят. В реальности, правда, немцы оказывались не всегда такими «сознательными». Одно слово: фашисты.

Вообще, конечно, любой военщине свойственна склонность к показухе. Российско-советской — особенно. Поскольку таков обычно бывает «заказ» от высшего руководства: чтобы ему показали эпические успехи, где всё идёт по плану. И очень трудно бывает тому руководству поставить иную задачу. Потребовать, чтобы ему показывали честное соревнование условных противников с непредсказуемым финалом. Где бы обе стороны учились наступать и обороняться, проявляя максимальную гибкость в планировании и реакции на внезапно обнаруживающиеся «вызовы».

Вроде бы это очевидная мысль, что лишь «конкурентные» манёвры могут по-настоящему чему-то научить армию, но когда над нею довлеет идеологическая установка о необходимости быть «непобедимой и всесокрушающей» - как-то неловко расстраивать высшее руководство видом «условной аннигиляции» наступающих сил. Поэтому она и происходила в реальной войне, а не на учениях.

От одного от этого высшее руководство получало очень искажённое представление о возможностях своей армии в борьбе с активным и грамотным противником, а не «болванчиком».

Однако ж, что ещё необходимо сказать о действиях и возможных мотивах советского руководства в предвоенный период — так то, что почему-то все исследователи рассматривают этот вопрос исключительно с позиции противостояния Советов и немцев. Как будто больше вообще никого не было на ТВД в приграничной полосе.

И исходя из этого будто бы справедливо утверждают, что стоило всё-таки на всякий случай отвести основную массу войск Первого Эшелона от границы, чтобы не попадали под первый удар, оставив там лишь сравнительно малочисленные заслоны, которые бы в случае германского наступления отходили бы, не ввязываясь в затяжные бои, но минируя за собой пути, уничтожая мосты, всякое подобное. Таким образом первый немецкий удар пришёлся бы «в пустоту», а выход на главные силы РККА, расположенные хотя бы в паре сотен километров от границы и имеющие более высокую плотность, стал бы для немцев неприятным сюрпризом. К тому же, тогда бы уже можно было распознать основные направления немецких ударов и избежать окружения значительных советских сил.

Это всё так, но игнорирует одно важное обстоятельство. В этой приграничной полосе, сложившейся в довоенные годы, жили люди. Довольно много. Более двадцати миллионов. На территориях, только-только присоединённых к СССР. Прибалтика, Западные Белоруссия и Украина, Бессарабия и Буковина. Ещё недавно то были либо суверенные государства (прибалтийские), либо польские и румынские территории.

И вот некоторые из «аборигенов» - были рады приходу Советов. Но — далеко не все. Потому что многие там — спали и видели, как бы пришли хоть немцы, хоть черти из ада — и вышибли советских «освободителей от буржуазности».

При этом альянс, порождённый Пактом Молотова-Риббентропа, всеми воспринимался как довольно противоестественный и зыбкий. И мысль о неизбежности большой войны между Сталиным и Гитлером витала в воздухе.

Так вот при таких условиях, думается, товарищ Сталин мог небезосновательно полагать, что стоит ему начать отводить войска от границы вглубь территории — местные жители однозначно воспримут это как признак того, что советское руководство всерьёз опасается скорого нападения немцев, а значит, можно его ожидать, а значит, можно начинать помогать немцам уже сейчас, потихоньку отстреливая советских административных работников и военнослужащих. И очень быстро, безо всяких даже немцев, жизнь советских властей на этих вновь захваченных территориях превращается в ад. Какой именно — ну вот послевоенная история показала, когда чёрт знает сколько лет Советская Армия, уже реально победоносная, не могла справиться с повстанцами в Прибалтике и в Западной Украине.

Может показаться, что тогда, до войны, товарищ Сталин не мог относиться к этому серьёзно, к перспективе антисоветского восстания на этих территориях — но на самом деле относился. И это была главная причина уничтожения польских офицеров под Катынью и в других лагерях. Ибо в апреле сорокового могло разумно показаться, что «Странная» война на Западе вот-вот затихнет, так толком не начавшись, Франция и Англия подпишут мир с Германией, и тогда придётся освобождать этих польских офицеров, которые даже не пленные, а интернированные по своему статусу. Не будет войны — не будет никаких оснований их удерживать, и Союз рискует оказаться в окончательной изоляции, если не отпустит их.

А это — десятки тысяч людей, имеющих военную подготовку, хорошо знающих местность (Восточную Польшу, где служили, где и были захвачены), они там свои, притом они не имеют никаких симпатий к СССР, мягко говоря, а потому — идеальные диверсанты. Соответственно, и было решено поступить с ними по принципу «нет человека — нет проблемы». Но уничтожение пленных поляков тут же прекратилось, как только немцы, внезапно, перешли к решительным действиям против Франции в мае сорокового. Тут-то Сталин понял, что допустил ошибку, что на Западе теперь всё очень серьёзно, что эта война ещё долго не кончится, что поляки могли бы пригодиться хотя бы как «предмет» торга с англичанами, которые теперь оказываются союзниками, и в любом случае их можно использовать против немцев.

Но в любом случае — советское руководство всегда очень настороженно относилось к вероятности восстания или хотя бы подпольной деятельности против себя. Понимая, что его на самом деле не очень любят. Тем более — в тех местностях, которые гораздо лучше себя чувствовали без Советской Власти ещё совсем недавно.

Поэтому, вне зависимости от оценки вероятности немецкого вторжения, Сталин, единожды «заглотнув» эти территории, вынужден был не убирать оттуда войска, а напротив, наращивать их там присутствие, всем видом показывая не столько даже немцам, сколько местным жителям: нет, мы, большевики, здесь всерьёз и надолго, уходить никуда не собираемся, на скорое освобождение можете не рассчитывать. Ибо сделаешь хоть один шаг, позволяющий думать иное, что ты готов отдать эти земли немцам — тут же получишь резкое обострение «классовой борьбы».

Вероятно, и пресловутое сообщение ТАСС от 13 июня, где категорически отрицалось возможность немецкого нападения, обращено было прежде всего к жителям этих приграничных областей. И мессадж его такой: «Да, мы тупые упёртые большевики, мы отрицаем очевидное, но вам от этого не легче. Мы будем до последнего стоять на вашей земле и вести себя так, как будто никакие немцы нам не угрожают. А значит — любое неповиновение будет жёстко караться, и сил мы для этого не пожалеем, никуда наши «чекисты» бежать не собираются».

При этом, конечно, было понимание, что на самом-то деле угроза германского нападения складывается неиллюзорная. Да, Генштаб полагал, что к июню гитлеровские силы ещё недостаточно сосредоточены на советских границах (поскольку имелось неверное представление об общей численности Вермахта, она существенно завышалась), но всё равно можно было ожидать, что немцы в любой момент могут навалиться своим «первым эшелоном», а там и быстро подтянут резервы для развития успеха, имея гораздо лучшую, чем у СССР, логистику.

Соответственно, перед Сталиным стоял очень непростой выбор. Даже если он не собирался первым нападать на Германию летом 41-го (о чём, в действительности, сложно судить), он всё равно вынужден был держать изрядные силы РККА в приграничной полосе хотя бы для того, чтобы обозначить военное присутствие для местных жителей. И не мог убрать оттуда эти силы, что провоцировало бы восстание или хотя бы активизацию подпольно-диверсионной антисоветской деятельности.

Но имея в виду возможность немецкого вторжения — приходилось усиливать это военное присутствие до такой степени, чтобы приграничные войска оказались достаточны не только для усмирения местных жителей, но и для противодействия первому немецкому удару, чтобы не совсем уж бездарно и бессмысленно были уничтожены эти приграничные войска.

В итоге, правда, получилось, что приграничных сил всё равно не хватило для сдерживания немецкого наступления, для сколько-нибудь активного ему противодействия, и потеряны они были весьма бездарно и бессмысленно. Но тут уж сказались системные изъяны РККА, её общая реально низкая боеспособность, которая мало зависела что от качества матчасти, что от героизма бойцов, пусть и массового (но не всеобщего, мягко говоря, поскольку многие и в гробу видали ту Советскую Власть, чтобы драться и погибать за неё).

Каковы же были предвоенные советские планы, могли ли они предусматривать нападение на Германию по собственной инициативе — судить действительно трудно. Когда говорят, что, судя по всему, у СССР не было плана стратегической обороны, - с этим приходится согласиться, наблюдая метания и судорожные движения первых недель войны.

Но и наличие сколько-нибудь продуманных планов наступления — тоже не подтверждается реальными действиями Генштаба. Имейся они — наверное, не надо было бы Жукову издавать очень расплывчатые и довольно дурацкие Директивы №2 и №3, где в одной требовалось «разгромить вторгшиеся немецкие силы, но границу пока не переходить», во второй - «провести глубокие концентрические удары, к исходу 24 июня взять Сувалки и Люблин».

Эти директивы, обе состряпанные, в общем-то, на коленке с интервалом менее суток, содержат явно взаимоисключающие цели. И явно крайне пагубные для любых операций РККА, если предположить, что они получены войсками. Только те изготовились нанести контрудары по немцам, вторгшимся на советскую территорию — как им предписывается отставить это дело и наносить глубокие удары в немецкие тылы на территории «Генерал-губернаторства».

Главное же, сам по себе факт появления этих директив красноречиво показывает, что в Генштабе вообще имели очень смутное представление о положении дел на фронтах, о продвижении немцев, о ходе боёв с ними. То есть, сразу же была утрачена связь с войсками на месте событий и те не могли доложить о своей ситуации.

Когда же имел место такой безалаберный подход к связи (причём, не с какими-то разведгруппами за линией фронта, а со штабами корпусов и армий) — можно предположить подобную же безалаберность и во всём остальном, включая и вопросы довоенного планирования операций при том или ином сценарии начала войны. И каковы бы ни были довоенные планы, с началом реальной войны они тут же показали свою полную несостоятельность. Поэтому, строго говоря, даже не очень важно, каковы именно они были. Но при таком качестве управления войсками, при такой связи, при такой «диплодочьей» реакции на события — да никакие планы бы не сработали против оппонента, привыкшего действовать куда более оперативно. Тут, увы, просто и не могло быть каких-то «благоприятных» условий для РККА, когда бы её командование сумело бы продемонстрировать свой стратегический гений. Поскольку и его, строго говоря, не было, и даже элементарное понимание жизненно необходимых для успеха вещей давалось с большим трудом, большой ценой.

Но тогда, в 41-м, советское политическое и военное руководство могло вполне искренне этого не осознавать, своей неадекватности, и строить какие угодно планы, сколь угодно амбициозные. И в любом случае они были «не от жизни сей».

А могло быть и так, что Союз вообще не имел сколько-нибудь чётких планов начала боевых действий, но просто стягивал к границе войска, «чтоб было», рассчитывая применить их по обстоятельствам и принципу «там видно будет». Ей-богу, после всех этих шараханий Генштаба в Начальный Период — можно поверить в какую угодно степень его некомпетентности, когда главную свою задачу военное руководство видело в том, чтобы не огорчить товарища Сталина прямо здесь и сейчас, сообщив ему какое-либо неприятное известие об истинной готовности армии к войне, а там — «авось и как-нибудь проскочим».

Что ж, «как-нибудь» - проскочили. С колоссальными жертвами, с гигантскими потерями. В войне, где ещё имело значение демографическое превосходство. Но то была, видимо, последняя такая война. И чем дальше — тем меньше котируется готовность масс к самопожертвованию на фоне эйфоричного лунатизма в военно-политическом планировании.