Вот так получилось, что намедни я услышал в сто-тысячный, юбилейный раз про Станиславского и его знаменитое «не верю». На сей раз — в адрес диалогов персонажей моей как бы художественной шняги, и потому это прозвучало особо идиотично. Не потому, что в адрес именно моего высера, а потому, что применять Станиславского к прозе — ну, это, какая-то запредельная толстостенность лобной кости.
Поэтому позволю себе немножко ликбеза, который, впрочем, очевиден.
Театр — это специфическое довольно культурное явление. Это шоу, которое должно быть интересным зрителю. Не столько правдоподобным, сколько — интересным. И просто доступным. Вот физически доступным.
Ну, это сцена, на которой лицедействуют актёры. А от неё — ряды зрительного зала на десятки метров. И актёры должны говорить довольно громко, чтобы их просто услышали. И выражать те или иные эмоции — они должны так, чтобы это увидели. В обоих случаях — совершенно ненатурально. Но так, чтоб это было явственное даже для последних рядов шоу. Таковы законы не жанра даже, а вот физического пространства, где это действо происходит.
И театр, конечно, крутая культурная штука (до появления мультиков). Но просто нужно иметь в виду, что театральное действо на сцене — ничего общего не имеет с поведением людей в реальной жизни. И курсы актёрского театрального мастерства — годятся лишь для того, чтобы быть актёром театра, а не изображать кого-то другого в реальной жизни. Потому что в реальной жизни — люди не кричат, поворотясь ротовым отверстием к залу. Люди не заламывают руки и не рыдают так, чтобы и в последних рядах разглядели их страдания. Люди не хохочут-грохочут от радости — с той же целью.
Ну, театр — это условность. Вполне понятная условность. И при этом — художественное шоу.
Но что произошло в двадцатом веке? Тогда — начал своё наступление кинематограф. Где, конечно, от артистов тоже требовалась некоторая доля условности, но в целом их поведение на сцене могло быть на порядок более «жизненным». И орать им не надо, и кривляться так, чтобы видели последние ряды. По-любому всё заснимут, крупным планом, и покажут.
Что при этом Станиславский? Я о нём очень резко высказался, отвечая тому товарисчу, который козырнул этим его «не верю», - но на самом деле мудак он был, Станиславский. То есть, маститый, конечно, театральный режиссёр, умеющий дрессировать старлеток, — но он чего добился-то? Поднял театр на какую-то новую высоту? Да не смешите.
Это, поднятие театра на новую высоту, в конкуренции с кинематографом, скорее, сделали пиндосские мюзиклы. Где шоу — было узаконено и доведено до логического совершенства именно как шоу, не претендующее на реалистичность форм.
И Болливуд даже, с его «стреляем-пляшем-поём» - более театральное зрелище, вполне успешно конкурирующее с реальным кино. При никаких, в общем-то, притязаниях на достоверность (а только атмосферность).
А Станиславский, если он действительно говорил своим театральным актёрам «не верю!»? Да театральный актёр — он не должен и не может внушать веру своим сценическим действом. Он должен и может давать эстетическое наслаждение своей игрой — и только.
И мне всегда представлялось, что сидит такой Станиславский, и подходит к нему реальный киллер и говорит, этак вяловато, буднично: «Я тебе сейчас башку прострелю, потому что мне тебя заказали».
И великий демиург сцены такой: «Я не верю! Не вижу экспрессии, не вижу накала страсти!»
И киллер - «Ну, как знаешь». Бах — и дырка в башке.
Нет, ну на самом деле — я не желал бы такого зла ни одному театральному режиссёру. Я просто говорю о ценности их «я не верю».
Да ты, будучи театральным режиссёром, и не можешь чему-то верить или не верить. Точнее, только это и можешь - верить. Но ты так привык общаться со своими дрессированными театральными актёрами, что просто не знаешь уже, как ведут себя обычные люди в жизненных, а не сценических, обстоятельствах.
Ну и потом эта театральная школа «достоверности» - ещё долго довлела и в радиопостановках, и в кино (не только в Союзе). Вот все эти уёбищные раскатистые баритоны, все эти совершенно не жизненные нарочитые интонации — которые были выучены исключительно для «сценического» эффекта. То есть, чтобы слышно было со сцену по залу.
Десятилетия прошли, чтобы она вытравилась, хотя и сейчас на дубляж забугорных фильмов часто берут театральных актёров, и это сразу чувствуется, вот эта ненатуральная (для фильма) уёбищность их вымученной экспрессии.
Почему их берут, этих питомцев школы Станиславского? Да потому, что они дешёвые, а зритель невзыскателен.
И я, может, слишком зол к Станиславскому и его последышам, но это действительно больно слушать, когда (чудом) нормальный русский текст в каком-нибудь переводном фильме коверкают своими гипертрофированными жвалами эти явно театральные актёры. Которые просто вообще не понимают, как можно не переигрывать, не пережимать, держаться оригинальных полутонов (а не то ж - «не верю!»)
Ну а что касается речевых особенностей — так знаете, что больше всего раздражает? Когда они вымучиваются, высасываются из пальца, типа, чтоб просто было. Вот эти все комические консьержки и дворники, которые, заведомо живя в большом городе, говорят так, как будто позавчера приехали из вологодской деревни (и говором вологодской деревни — в понимании сценариста). Это просто лютый пиздец.
На самом деле, в реале, в общем и целом, люди примерно одной среды — разговаривают примерно одинаково. Они постоянно притираются друг к другу, постоянно притирают манеру общения. Какие-то диалектные особенности — могут остаться (допустим, украинское фрикативное «гх» - неискоренимо, и жителям Донбасса не стоит рассчитывать, что их кто-то за русских в Москве принимать будет, о чём я предупреждал). Какие-то разговорные фишечки, характерные оборотцы — могут быть чертой их «разносчика», могут «инфестировать» его собеседников, могут исчезать. Но в целом люди одного круга — говорят примерно одинаково.
Поэтому «речевая характеристика персонажа» - ну это тема для школьных сочинений, а не для жизни сей.
При этом, естественно, один и тот же человек может говорить по-разному в разных ситуациях. Когда, выпив пару бокалов хорошего винчика в благородной компании, обсуждаешь с ними перспективы супрематизма — это одно, а когда проснулся в канаве от того, что какой-то бомж сдирает зубами носок с твоей ноги — это другое. Да просто с бодуна — немножко другая ритмика будет речи, немножко другой строй фразы.
Собственно, под настроение у одного и того же человека — немножко разные будут манеры речи. И это быстро меняется в зависимости от обстоятельств.
Хорошие литераторы — это ухватывают. А специфическую манеру речи — делают лишь там, где она реально оправдана. Ну вот, как, скажем, у Кента в «Лире», у этого чёрта, Хагрида в «Гарри Поттере».
В остальных случаях — в этом нет нужды, чтобы каждый всякий персонаж как-то «кривлялся по-своему», ярко выделялся манерой. Потому что это абсолютно нежизненно.
В театре, поскольку он и подразумевает собой «абсолютно нежизненное» культурное явление — ещё была нужда «броских» проявлений индивидуальности (чтобы и зритель с задних рядов понял, кого там закололи, и успел всплакнуть).
В кино, в литературе — просто нет в этом никакой необходимости, в утрировании образов. То, чем занимался Станиславский, видимо, понимая, что эра классического театра скукоживается, а ничего нового — предложить не смог. Поэтому — и дрючил своих холопьёв, истерически крича «не верю!» Ну, не бог весть какой подвиг перед культурой. И да покоится он с миром уже, тот Станиславский.