Помнится, в «Идиоте» Настасья Филипповна объявила такую игру. Чтобы гости поведали о самом постыдном поступке в своей жизни. И все, конечно, бросились пиздеть обо всякой малозначительной хуйне.
А я вот как-то задумался, какой бы свой поступок считал не то что «постыдным», ибо стыда у меня нет, а... наиболее достойным сожаления. Таким, когда бы я с наибольшим чувством мог сказать «сицурей симасита». Что по-японски буквально значит «неловкость осознана» (да, и это высшая степень раскаяния в моём исполнении).
Ну, по работе — конечно, бывали косяки, когда кто-то не тот оказывается не в том месте и не в то время и подпадает под раздачу (хотя, тьфу-тьфу, ни одной маленькой девочки, выскочившей за мячиком, не застрелил). Тут довольно и сознания того, что мы делаем всё возможное для минимизации такого риска.
Но вот чтобы я сам повёл себя как мудак? Как полнейший мудак?
Пожалуй, самый яркий такой случай был в школе, в последнем классе. Мне недавно исполнилось семнадцать. Я тогда как раз сдал на коричневый пояс в своей секции карате (знаю, что чаще принято писать «каратЭ», но мне так больше нравится: «карательная» отдушка появляется). Заделался сэмпаем, начал вести начальную группу (которая была вовсе не дети, а просто ребята, желавшие приобщиться к окинавским тайнам, зачастую старше меня). И это было круто, я оченна собой гордился.
При этом, у меня уже почти год были отношения с молодой англичаночкой, Еленой свет Александровной, которую все называли «Лин». Не спрашивайте, как малолетка мог так сойтись со взрослой (аж институт закончила!) барышней. Это было непросто. Понадобилась некоторая креативность и помощь друзей из каратистской секции. Более подробно я это описывал на Прозке в очерках «Школа. Лирика». Ну и ещё — я всё-таки был сынок заслуженного профессора филологии, и, возможно, где-то в подсознании Лин это тоже играло роль (нет-нет, никаких подозрений в меркантильном расчёте, она не такая, но просто это означало, что я для неё не сопливый гопник, а существо более тонкого плана).
О наших отношениях знала, естественно, вся школа (не исключая младших классов). Но то было начало девяностых, и всем было плевать (золотое времечко!) Но говорить об этом или хотя бы как-то намекать на свою осведомлённость — не позволялось никому. Иначе — будешь иметь дело с Тёмой Крейсером.
А Тёма Крейсер — это не просто крутой парень. Это ещё и мафия. Кроме шуток: у нас была мафия. В основном — на базе той каратистской секции, где занимался я и ещё несколько моих одношкольников. И дружили с другими ребятами оттуда, с других школ и районов. И если у кого-то у них возникали проблемы с какой-то местной дворовой гопнёй — то её отрабатывали совершенно незнакомые ребятишки, после чего проблемы разрешались.
В общем-то, нас любила вся школа. Никакого долбанного «лидерства», никаких долбанных «иерархий», как любят рассусоливать психологи, которые сами в школе бывали чмошниками и потому им казалось, что весь мир против них, но — нас уважали. И ценили.
А тут мне поступает сигнал, что некий Миша Ковалёв из параллельного «А» класса на уроке английского позволил себе сомнительный каламбур про наши с Лин отношения. После чего, как докладывали другие источники, Лин, осев в учительской, садит одну сигарету за другой, хотя курила вообще редко.
Я решил не тревожить её, а сразу пойти к обидчику.
А Миша — он не входил ни в какие тусовки, держался особняком, был парень такой довольно тугодумный — и очень-очень здоровый.
То есть, я был немаленький, за метр восемьдесят, но он уже тогда перемахнул за два, и сто двадцать кило веса. Этакий тролль в биологически чистом виде. И силы физической — необычайной от природы.
Вот я на переменке зашёл в тот класс, где у них урок намечался, хлопнул его по плечу и сказал довольно холодно: «Извиниться — не перед кем не хочешь?»
А надо сказать, что одноклассники его давно то ли предупреждали, то ли подначивали: «Ты, Миша, конечно, здоровый, но не вздумай когда-нибудь с Железновым схлестнуться. Ему плевать на твои бицепсы. Он стритфайтер. Он тебя просто порвёт и фамилии не спросит».
Да, надо, опять же, отметить, что в «классической» стадной психологии предлагается считать школьный класс этаким совершенно «герметичным» коллективом. А так не бывает в жизни. Есть параллели, есть на год младше-старше (что к концу обучения вовсе не критично). И школяры тусуются по интересам, зачастую пренебрегая формальными границами классов. В частности, «спортивные» ребятишки — «бэшки» и «ашки» иногда больше между собой дружат, чем внутри своего класса со всякими «ботанами».
А бывает и так, что есть классе в восьмом некий «ботан», задрот задротом, но он волочёт в компах и прочих подобных девайсах, помогает ребятам из одиннадцатого. И одноклассники могут, конечно, его чморить, но понимают: немного перегнут палку — и лучше сразу панихиду себе заказывать.
А Миша — он такой медведь-одиночка был. Которым, с одной стороны, гордился А-класс, что есть у них такое чудо природы, а с другой — подначивали.
Поэтому мне он ответил с кретинической своей ухмылкой: «Извиниться? Перед тобой, что ли?»
«Ты знаешь, перед кем!»
Ещё более кретиническая ухмылка: «А то что?»
Я (уже вскипая от бешенства, но всё ещё находясь в образе «мафиозо»): «Не заставляй меня показывать «а то что». Тебе это не понравится».
Миша: «Правда?»
Берёт меня руками за ворот, приподнимает над землёй, на уровень собственных глумливых глазёнок, припечатывает спиной к стене. Лыбится:
«И что теперь?»
Я (уже в совершенно ледяной ярости): «Ты правда хочешь знать?»
«Ага!»
Что ж, его руки, хотя немного длиннее моих, были согнуты. Я рубанул рёбрышками по ключицам, ослабляя его лапы. Немного разведя ладони, хлопнул ими по ушам, тут же ухватил их и врезал лбом в нос. Собственно, на этом можно было закончить, но я был вне себя. Поэтому наварил слева в челюсть и докончил дело йокой в грудак, с разворота (знаю, что правильно «йоко», но мне так привычней).
Бедный Миша, несмотря на свою массу, поплыл к тому моменту уже так, что что пролетел весь класс, через межпартовый проём, попутно роняя руками парты и стулья.
Естественно, девчоночьи вскрики, пацаны повисли у меня на руках: «Железнов, ты чего?»
Когда всё более-менее успокоилось, я подошёл к Мише, пускавшему кровавые пузыри на полу, констатировал: «Нос сломан. Давай вправлю. Я умею это делать».
В смысле, теоретически умел. Но и на практике — получилось. В первый раз.
Миша, недоумённо хлопая глазами, вопросил: «За что?»
«А то не знаешь?»
«Нет».
Парадоксально, но выяснилось, что Миша был чуть ли не единственным человеком в школе, который не имел ни малейшего понятия о нашем романе с Лин. И на уроке, что вызвало хихиканье класса, он просто неудачно выразился, а вовсе не собирался как-то ехидно каламбурить.
«Надо зафиксировать повязкой, - сказал я. - Сейчас отвезу тебя в травмпункт».
«Ашки» возбудились:
«Там понадобится группа поддержки, чтоб без очереди. Следующий — алгебра? Значит, и девичье участие непременно понадобится».
В Волгу набилось человек восьмь, и то пришлось осаживать, чтобы Мише места хватило.
С Мишей мы помирились, но оставалось уладить вопрос с Лин. Как-то поделикатней объяснить ей этот «пердюмонокль».
Вечером сказал ей, подводя к теме:
«Ты бы всё-таки столько не курила».
Она кивнула:
«Да, сама знаю. Но прикинь: бабушке всего семьдесят лет было. Крось с молоком, что называется. Ничто не предвещало беды. И тут — обширный инсульт. Пока скорая до дачи добралась... Тём, извини, но я у тебя угощусь, ладно?»
Второй раз за день я почувствовал себя идиотом.
Был ли я влюблён в Лин? Я готов был любую пасть порвать за неё — но не уверен, что это влюблённость. Возможно, мне просто нравилось рвать пасти.
И тогда, с Мишей, как я очень чётко осознаю, включился именно этот, самцово-феодальный модус. Я никогда не рвался к какому-то долбанному лидерству, но если кто-то думает, что мною можно забавляться, поднимая, как тряпичную игрушку, - он очень сильно об этом жалеет. Такая вот мотивация была, если зреть в корень.
С тех пор мы не раз сходились на классные сборища по всяким юбилеям, и Миша, довольно неожиданно, работает телеоператором, а не пауэрлифтером. Что ж, камеру таскать на плече — тоже сила нужна.
Каждый раз он напоминает, со смешком: «А помнишь, Тём, как ты мне морду набил, из-за своей англичаночки? Я только потом понял, какой дурак был».
Когда я курил — то закуривал. «Да, я-то почти сразу понял, какой дурак был. Нельзя, ей-богу, предпринимать решительные действия без достаточных развдедданных».
Можно было бы сказать «на ошибках учатся», но я помню своё состояние тогда: я бы реально убить его мог. Ни за что, в общем-то.